Давид пытался освободиться, неистово тряся руками, но это только злило ее. После каждого его движения щупальца сжимали его руки все сильнее.

– Кто ты? Что тебе от меня нужно?

– Я живу здесь. Это мой лакус.

Она с высокомерным спокойствием наблюдала за его ужасом и непониманием, пока не решила продолжить речь.

– Когда ты впервые пришел сюда по Его велению, я нарушила обет. Совершила запретное. А теперь ты вернулся. – Хотя ее голос был абсолютно спокоен, порой она повышала тон.

Но это было связано не с напряжением, а с тем, что человеческая речь была ей непривычна.

– По чьему велению? О чем ты говоришь? – Давид, смирившись со своим страхом, оказался заинтригован ее словами.

– Патрем велел тебе ввести наказ за злодеяние. За то, что я совершила. Ты пришел дарить мне смерть.

– Что это значит? О ком ты?

– Носящий кровь твою. Твой отец. Он заставил меня сделать это. – В ее словах слышалась боль. – Я не смогла противиться. Я слишком слаба по сравнению с ним. А теперь ты, смерть несущий, вернулся, чтобы наказать меня… Но я не позволю овладеть мной вновь! – Она перешла на нечеловеческий и высокий вой.

У Давида заложило уши. Она схватила его ноги щупальцами и начала тянуть все схваченные части тела в разные стороны, с явным намерением разорвать на части. Под гнетом невыносимой боли Давид издал пронзительный крик.

– Отпусти меня! Я не желаю тебе зла, я пришел за ответами!

Но она продолжала тянуть. Давид чувствовал, как хрустят его кости, понимал, что еще чуть-чуть, и они не выдержат.

– Прошу, не убивай меня… Я не понимаю, что происходит. Моя жена погибла здесь, я просто пытался узнать причины. Я не враг.

– Я не верю тебе. Вы с ним одной крови, и оба смерть несете.

– Я не знаю, о ком ты. Мой отец давно умер, я ни разу в жизни его не видел. Умоляю, отпусти меня.

Давида охватила злость. Резкая злость из-за всего, что с ним произошло и того, что происходит сейчас. Страх внезапно отступил.

– Хорошо, убей меня! Убей, как убила Агату. Делай все, что хочешь, мне все равно!

Она пристально посмотрела в его глаза и через несколько секунд отпустила щупальца. Но, к его удивлению, Давид не упал в воду, а продолжал висеть в воздухе на том же самом месте. Кости все еще ломило.

– Гнев овладел тобой, Давид. Ты, как он, больше не боишься смерти?

Давид случайно заметил, что берега озера исчезли. Вокруг него простилалась бесконечная водная гладь, будто они попали в воды посреди океана. Луна ярко светила с неба, отражалась в воде и освещала их лица.

– О ком ты говоришь?

– Ты и вправду не понимаешь. Тот, кто носит кровь твою. Тот, кто даровал тебе жизнь и теперь жаждет твоей смерти. Найди его, и он даст тебе ответы, которые ты ищешь здесь. – Давид до сих пор сомневался в реальности происходящего, но все же пытался осмыслить ее слова. – Ты должен был умереть в ту ночь. Направь свой гнев в месть над ним. Отомсти за ее убийство и мое проклятие. Ее смерть не должна быть напрасной. И прости мне этот грех, Давид. Я не желала ее смерти.

В ушах раздался звон, будто сотни звонарей забили в колокола в его голове. Давид закрыл глаза и почувствовал, что теряет связь с реальностью. Уже второй раз в этом проклятом месте. Голова раскалывалась от звона. Через несколько секунд, показавшихся ему вечностью, он потерял сознание.

– Куда именно мы идем?

– Туда, где кончается радуга.

– Туда, где кончается радуга?

– Разве вы не хотите пойти туда, где кончается радуга?

– Зависит от того, где это.

– Давайте выясним.

Кубрик. С широко закрытыми глазами

Взятый в кредит саундбар транслировал на весь дом вагнеровских «Тристана и Изольду». Утешающие струнные засыпающего оркестра нежно разливали спокойствие и благоговение, облекая в объятия истинной красоты любого, даже самого искушенного слушателя. Однако в это величественное спокойствие постепенно пробиралась тревога, не менее эпохальная и восхитительная. Периодически, по праву первенства, она уступала ласкающей грации тихой красоты, но вскоре хитроумным пронырой вновь возвращалась на передний план. Соревнование тревоги и покоя, страха и благоговения, власти и остракизма – соревнование ради чистой красоты во всех ее эмоциях и проявлениях, в любом качестве и настроении, было равным с обеих сторон и достойным существования ради самого сражения, не взирая на его результат. Не взирая на сюжет и либретто, музыка как таковая, музыка сама по себе рождала космическую гармонию, уносила туда, где не было ничего, кроме умозрительной, бестелесной красоты.

Давид наполнял музыкой всего себя, проникался ей полностью. Он провалился в мягкое кресло, держа в руке стопку с коньяком, и закрыл глаза. Музыка дарила ему крылья и уносила далеко от реальности, в миры, где не было места боли и страданиям. Миры, состоящие из фантазий, спасавших в тяжелые времена, мечтаний, исполниться которым не было суждено, и ностальгии по давно утерянным годам, где счастье еще поддерживало желание дышать. Давид был там жив. Он делился счастьем с Агатой и маленьким сыном, приходя с любимой работы, которая приносила ему удовольствие, а миру – пользу. Его родители были вместе и доживали старость в любви и безмятежности. Поцелуй, который Давид дарил сыну, выражал уверенность в его будущем. Акт подходил к концу. Давид полностью утонул в любимом кресле и не желал открывать глаза. С тех пор, как мама уехала, он не выходил из дома уже больше недели и такое положение дел его более чем устраивало. Путешествуя по мирам внутри своей головы, открываемым с помощью музыки, он удерживал себя в равновесии. Исследуя их день за днем, Давид, казалось, нашел в них свое место, но ощущение незавершенности не позволяло ему переехать туда насовсем. В этот раз его путешествие прервал зазвонивший телефон. Выждав чуть меньше минуты, он выключил музыку и поднял трубку.