Минуты шли одна за другой, но Агата так и не появлялась. Устав ждать, Давид поднялся на ноги и побрел в сторону леса. Он заглядывал за деревья, всматривался вдаль, надеясь, что она решила поиграть с ним в прятки, но ее нигде не было. Обувь и одежда до сих пор оставались на берегу, поэтому возможность ее ухода отметалась. Давид подошел к машине и заглянул внутрь: тоже пусто.

– Агата! – крикнул он.

Ответа не последовало. Он еще раз осмотрел окрестности и вновь никого не увидел. Тогда он поднялся к дороге. На черном двухполосном шоссе не оказалось даже машин, только одинокий трактор колесил поля где-то далеко впереди. Давид вернулся обратно и снова громко позвал жену.

– Агата! – Его крик эхом отразился над озером.

Давид уставился на плотный туман, не отпускающий водную гладь. В его голову закралось неприятное подозрение. Спустя секунду оно переросло в навязчивое волнение. Он направился к воде. С каждым шагом он шел все быстрее, а когда ноги были по колено в воде, и вовсе перешел на бег. Он щучкой нырнул под воду. С непривычки вода парализовала холодом все тело, но сейчас ему было на это плевать. Давид выискивал Агату под водой, периодически опускаясь на дно. Он искал везде, где они плавали, но не мог найти. Кончался воздух, и глаза резала боль. Он выплыл на поверхность, набрал кислорода и нырнул снова. «Где же она? Я залип всего на пару минут, как такое вообще могло случиться?!» – думал он. В чистой воде ему удавалось видеть на хорошем расстоянии. Мимо проплывали маленькие группки рыбешек. При его приближении они в страхе уносились в разные стороны. Когда легкие снова потребовали воздуха, он оттолкнулся от песчаного дна, резко вынырнул и отдышался. В стремительном беспокойстве Давид не заметил, как доплыл до середины озера. Остановившись, он набрал побольше воздуха и снова погрузился под воду.

Он увидел Агату. Бессознательное тело поднималось со дна в самом центре озера. Так далеко они не заплывали. Давид поплыл за ней, двигаясь так быстро, как только мог. Он убеждал себя, что она просто потеряла сознание и, молясь, чтобы все пришло в норму, надеялся откачать ее на берегу. Подплыв к ней, он аккуратно взял жену на руки и потащил наверх. Она была легкая словно пушинка.

«Нет, это невозможно! Она же плавает лучше меня!» – думал Давид, выбираясь на поверхность с женой на руках. Вороны, злобно каркая, провожали его на берег. Когда он выбрался из воды, обнажилось ее мраморно-белое тело. Давид положил ее на землю. Она не дышала. Его поразил страх, из-за которого он потерял самоконтроль. Когда ему удалось преодолеть начинающуюся панику, он стал делать Агате искусственное дыхание. Точнее, пытался делать – он этого не умел, лишь видел, как это делают в кино. Изо рта Агаты плескалась вода, когда он давил ей на грудь, но уже было понятно – она мертва. Давид не хотел верить в это и продолжал надавливать на грудь. Потом рот в рот. Он знал, что никакого смысла в этом нет, но отказывался мыслить рационально. Он не мог поверить, что это произошло.

– Нет, этого не может быть…

Он залился слезами, прижавшись к ее груди. Груди, которая совсем недавно вдыхала воздух и пульсировала. Которая приходила в движение во время громкого смеха. Которая дарила теплоту живущего сердца, стоило только к ней прижаться. Но теперь это было лишь мертвое тело, не выражающее совершенно ничего. Лишь безжизненная материя. Как манекен. Больше не было восторженных слов, ментальной близости и влюбленного взгляда. Не было слез в бытовой ссоре и радости из-за хорошей новости. Не было мечтаний о детях и гармонии, планов и надежд. Больше не было ничего. Только посиневший труп в слабых обессилевших руках любимого человека. Человека, который раньше не был так близок со смертью. Давид боялся и не знал, что делать. Все, что имело смысл, в один миг его лишилось. Все, что двигало им, потеряло всякое значение. Казалось, это конец.

Нет, не спрятать, не скрыть того,

Что из самого сердца

Хочет вырваться. Парус наполнен души,

Свищет ветер печали и гнева!

Эсхил. Хоэфоры

Пальцы окоченели от холода. Кравиц не был мерзляком, но всегда, приходя по работе в морг, тут же впадал в дрожь. Не сказать, что у него был страх мертвого тела – подобные фобии противоречили его профессии. Скорее это безмолвное царство трупов просто его бесило. Кравиц был человеком действия. Стараясь не тратить и минуты жизни напрасно, он был вынужден посещать место, которое можно назвать столицей бездействия. В морге никогда ничего не происходит. Царящая здесь могильная тишина, отсутствие людей и хоть какого-то движения приводило Кравица в состояние хорошо скрываемой злобы всего лишь от осознания факта существования этого места, не говоря о его нужде приходить сюда. В его офисе всегда работает вентилятор, гудит компьютер, а помощник занят подвижной работой. За стеной люди постоянно ходят и разговаривают друг с другом. А в морге даже воздух кажется спящим. Кравиц мог бы пожалеть местного патологоанатома, вынужденного находиться тут постоянно, если бы он его не ненавидел. Когда он только подумал о затянувшемся отсутствии упомянутого работника морга, дверь сразу открылась, и патологоанатом вернулся в кабинет. Он принес две чашки кофе.

– Вот, выпей. – Поставив чашку Кравицу на стол, он сел напротив него. – Уже весь промерз.

– Спасибо. – Кравиц, не поднимая взгляда, продолжил возиться с бумагами.

Он знал этого человека слишком много лет. Зрелый полноватый мужчина, когда-то мечтавший стать хирургом, волей случая оказался работником морга. Он считал Кравица своим старым другом, однако сам Кравиц не разделял такого отношения, презирая врача за чрезмерную общительность, направленную только на утешение своего эго. Бесконечные рассказы о своих поступках, полных героизма и сноровки, сумели быстро приесться и надоесть, но хороший тон и необходимость контактировать с этим человеком вынуждали Кравица терпеть их. Поэтому он привык сдерживать желание попросить собеседника заткнуться.

– На той неделе привезли тело сослуживца, – начал говорить патологоанатом. – Хороший был мужик, энергичный такой. Собирался после службы в бизнес пойти, планы какие-то строил. А помер от водки.

– Всякое бывает, – Он отвечал строго и сухо.

– Хотя если вспомнить войну, все станет понятно. После такого ада попробуй не забухай. Не понимаю, как мне это удалось.

– Сила воли у тебя большая. – Кравиц знал, что собеседник не услышит сарказма.

Он перевернул лист и начал заполнять новый документ. Кофе с немыслимой скоростью остывал.

– Да, возможно. Но, как вспомню, аж в дрожь берет. Самой жуткой была битва в болотах возле восточной границы.

«Начало очередной затянутой, преисполненной лжи и нарциссизма, истории», – подумал Кравиц.

– Помню, наш отряд встретился с врагом посреди ночи в самой трясине. Представь, все сражались по пояс в дерьме. Многие падали и тянули за собой остальных. По итогу, ружья заклинило, и мы с ножами пробирались к врагу по болоту. – Его глаза пылали от гордости. – Те, кто начинал сомневаться в себе и своих силах, отправлялись к чертям на дно. И лишь самые дерзкие, дыша злостью, бежали по их трупам и избивали врагов кулаками, если нож терялся в пути.