Подойницыны и Тарасовы встречались каждую пятницу, накрывали стол, спорили, обсуждали рабочие вопросы, семейные проблемы. Разговоры текли неторопливо, были обстоятельными и душевными. Встречи по пятницам стали непременным ритуалом дружеских отношений двух семей. Если посиделок не получалось по каким-то причинам, даже очень уважительным, родители очень расстраивались. Вот какую фразу я нашла в рукописной книге отца: «Пятницы есть и будут, в великом мире, они будут повторяться нескончаемо, как сам наш мир, но только нам с Валей и Колей уже не удастся попасть в этот водоворот повторений…»

Николай Александрович Тарасов начинал в Якутии с простого ревизора, потом был назначен заместителем начальника отдела госдоходов Министерства финансов Якутской АССР, работал заместителем заведующего финансовым отделом исполкома Городского Совета народных депутатов, возглавлял Октябрьский райфинотдел. Валентина Гавриловна Тарасова тоже начинала с простого сотрудника, потом ее карьера также пошла в гору – она дослужилась до заместителя управляющего Госбанком. Работала также начальником финансового отдела ПГО «Якутскгеология», занималась распределением централизованного финансирования по геологическим экспедициям.

Около 30 лет Тарасовы отдали развитию финансовой сферы республики. В этом труде нет вроде бы ничего героического, все буднично, по инструкциям, никакого особого творчества – распределение средств, контроль за исполнением и др. Это с одной стороны. С другой же стороны, Тарасовы были предельно честными, преданными делу работниками, не создавали никаких коррупционных схем, не шли ни на какие приписки и др. Честность была возведена в принцип жизни. И, может быть, благодаря таким людям как тетя Валя и дядя Коля, или если хотите, официально – благодаря Валентине Гавриловне и Николаю Александровичу Тарасовым экономика республики в советские времена развивалась динамично, с большими перспективами, развивались и геология, и промышленность, и сельское хозяйство – на всех денег хватало.

За несколько месяцев до своего ухода из жизни дядя Коля написал папе письмо, там были такие строчки: «В нашей жизни, Иван, в разное время были и другие люди, с которыми мы встречались и общались, но то были временные попутчики по жизни, а настоящая дружба оказалась только одна – наша. Я доволен и удовлетворен этим»

А закончить я хочу свой рассказ упоминанием о том же персонаже, что появился в начале моих кратких воспоминаний. Позволю себе сказать еще два слова о Василии Самуиловиче Рыкове, может быть единственном из друзей отца, которые пока остаются в строю и живут в Якутске. Остальные ушли в мир иной, или уехали из Якутии.

… Это тот самый «пост скриптум дружбы», о котором я упоминала выше. Мы сидим с Василием Самуиловичем в его квартире в центре Якутска, на дворе стоят нарядные новогодние праздники. Встречаем год петуха-2017. Сын Василия Самуиловича водрузил огромную живую елку в центре комнаты, пахнет хвоей. Мы пьем чай, немного вина. Я благодарю Василия Самуиловича за то, что он приехал в театр проводить моего отца в последний путь. Василию Самуиловичу уже за 80.

Он держится стойко. Гордится прожитыми годами, тем, что сделал. Ему к лицу прожитые годы. Мы вспоминаем, как работали вместе. Неожиданно Самуилыч оживляется и начинает говорить приподнято, даже весело:

– А вот такую историю ты знаешь? Отец рассказывал тебе? Когда мы работали вместе в профсоюзе, нас послали на сенокос. Пришли к зданию Облсовпрофа, вовремя, но машины не подъехали, – Василий Самуилович говорит и глаз его блестит, я чувствую, что он готовится сказать что-то необычное. – Тогда отец заказал 7 такси и мы отправились на них до Хатасс. А ведь Хатассы находятся далековато от Якутска – километров 50. Авторитет Подойницына у таксистов был огромный – таксисты считали просто за честь везти своего председателя. Убей, не помню, платил он за эти такси или нет, но кажется, все-таки платил. На сенокосе я был кидальщиком, а у твоего отца была как всегда «должность» – он был стоговальщиком, то есть стоял «выше всех», на стогу – утрамбовывал сено, делал сноп крепко-сбитым. Мы с таким удовольствием работали, пели песни. Мы были молоды и счастливы и все верили в свои идеи. Обратно ехали тоже на такси, с ветерком.

Вот еще что напиши, Ира, это были лучшие годы…

Лучшие годы – все перемешалось в моей голове на параллелях воспоминаний, все цветные и черно-белые кадры из прошлого закружились в моем сознании в каком-то ритме, наслаиваясь друг на друга. Вот я вижу Москву и оттепель. А вот первое дерево зеленеет в Якутске, и я будто слышу шум его кроны. А потом перед моим внутренним взором как будто вздымается Вечный огонь на площади Марата, освещая всполохами медные фамилии героев. А потом возникает такая яркая, сочная и судьбоносная картинка, наверное, главная в жизни отца – Русский театр возрождается, как феникс, из пепла, отстраивается и хорошеет. Рядом с ним возводится памятник Пушкину. Мой отец стоит перед памятником Пушкину, со своей кудрявой головой, стоит и внимательно всматривается в черты поэта… Лучшие годы, наполненные трудом и верой, верностью друзей и соратников. Как хорошо, что все это было! И пусть прошло, пусть наступили другие времена, но память все равно сохраняет и воспроизводит иногда и лица, и детали, и строчки из песен, и послевкусие от страстей ушедшей, отгремевшей и великой эпохи.

«Не забуду БРУ…»

Папа сидел в тельняшке и в махровом халате, густые светло-каштановые волосы до плеч делали его облик экстравагантным. Он не был похож на старика, хотя ему было 83 года. Он был красивым, статным мужчиной. Папа курил сигару в затяжку и наслаждался жизнью. Мы решили, что он продиктует мне рассказ про свою молодость, а я сразу запишу его на компьютер.

– Ты похож на старого боцмана, сошедшего на берег, которому уже нечего терять в жизни и он на досуге рассуждает об ошибках молодости, – заключила я.