– Это как масть ляжет. Может быть, и надолго. На адвоката учусь. Из Свердловска выгнали после одного конфликта с милицией, вот и решил здесь пока осесть.

Приплелись парни, как побитые собаки.

– Что, уши опухли? – усмехнулся Ульяшин, чуть повернувшись к ним. – Закуривайте, – он протянул им пачку, чуть встряхнул рукой и прихватил выскочившие сигареты.

Затем, не обращая больше внимания на молодых, поговорил ещё немного с мужчиной.

– Ладно, живи, – сказал тот, наконец, – возникнут проблемы, ссылайся на меня, меня Мотылём кличут. Ещё увидимся!

– Наш, что ли? – осторожно спросил один из парней, глядя в спину удалявшегося Ульяшина.

– Какой наш?! Фраер наблатыканный! – отмахнулся Мотыль и, задумавшись, добавил: – Но может оказаться полезным.

Следующая встреча не заставила себя долго ждать. Как мы помним, Ульяшин сам не готовил ничего сложнее бутерброда, поэтому в отсутствие матери питался в общественных заведениях. Он перебрал уже несколько ресторанов, дошёл черёд и до «Волги», расположенной в районе Новой набережной. Буквально в первый вечер, войдя в ресторан, он заметил Мотыля, сидевшего за столиком с двумя незнакомыми молодыми парнями. Мотыль, внимательно оглядывавший всех входящих, тоже узнал Ульяшина и призывно махнул ему рукой. Ради такого случая, против своего обыкновения, Володя попросил официанта принести пол-литровый графинчик водки и подобающую закуску. Так начался разговор, длившийся с недельными перерывами несколько вечеров. Мотыль дотошно расспрашивал Ульяшина о разных обстоятельствах его жизни и тот правдиво на всё отвечал, руководствуясь двумя своими золотыми правилами: не врать в том, что проверяется, и не говорить о том, о чём не спрашивают. Так, о деталях своего происхождения он не распространялся, но о брате Александре упомянул с вполне конкретной и уже известной читателю целью. Зато во всех красках расписал свою жизнь в Свердловске, естественно, в той её части, которая протекала за пределами центрального пятачка. Мотыль одобрительно кивал головой, подробно расспросил о Скоке, допытываясь до детального описания и мелких привычек, и затем, усмехнувшись, сообщил, что Скока он хорошо знает по совместному, достаточно долгому пребыванию в местах не столь отдалённых. Но лишь по прошествии нескольких лет Ульяшин узнал, что Мотыль специально связывался со Скоком, уточнял детали Володиного рассказа и выяснял его мнение о молодом человеке.

Судя по всему, сообщенными ему сведениями Мотыль был полностью удовлетворён, потому что постепенно он стал давать Ульяшину всякие мелкие поручения, маскируя их просьбами о дружеской услуге. Поначалу тоже не обошлось без проверок, но Ульяшин берёг доверенные ему деньги и секреты пуще глаза, так что постепенно он был допущен в ближнее окружение Мотыля. Произошло это не быстро, до своей летней поездки в Москву Ульяшин вообще держался немного отстранённо и лишь после возвращения активно пошёл на сближение. Впрочем, ни в каких криминальных делах он не участвовал – Мотыль его не привлекал, приберегая для другого, а Ульяшин не напрашивался. Приблизительно тогда же к нему привязалось его прозвище – Звонок. Согласно официальной версии, он служил связным между различными уголовными группами Куйбышева и целыми днями сновал по городу, разнося всякие важные и срочные новости, был, одним словом, «гонцом» или «атасником». Но нам кажется, что так его припечатали за излишнюю склонность к пустой, с точки зрения воров, болтовне. Очень явственно представляем мы какого-нибудь Мотыля, затыкающего уши и досадливо восклицающего: «Не звени!» – или «Умолкни, звонок!»

Как мы видим, Ульяшин перестал скрывать свои связи с криминальным миром. Так уж получилось, а точнее, так уж он решил, что теперь эта сторона жизни вышла на первый план. Пусть милиция да КГБ думают, что он приблатнённый, что трётся около воров, подхватывая крошки с их стола, что оказывает им за плату мизерные юридические услуги. Главное, не попадаться ни на чём серьёзном и держать язык за зубами, то есть о бабах и о красивой жизни – это сколько угодно, а о политике ни слова даже на уровне анекдота. Кому в этом случае придёт в голову, что у Звонка есть другая жизнь?

У этой, другой жизни пока была только цель, сформулированная по-ульяшински бескомпромиссно и чётко – свержение Советской власти. Непременно путем вооружённого восстания и с обязательной публичной казнью всех партийных функционеров и их прихвостней. Встававший перед глазами вид бесчисленных проспектов и улиц Ленина с висящими на столбах коммунистами веселил душу и придавал сил для поиска путей к этой заманчивой цели. Пока что никаких путей не просматривалось.

Революцию хорошо начинать с чистого листа. Когда народ десятилетиями терпит, веками иногда терпит, из последних сил терпит, и тут появляешься ты на белом коне (слоне, броневике, танке) и указываешь ему путь в светлое будущее. Тогда революция проходит весело и быстро. Неплохо удаются повторные попытки. Тут важно правильно улучить момент, когда народ залижет раны и накопит гнев. Страница перевёрнута, можно начинать второй тур.

Революция не может следовать за революцией, ничего хорошего из этого не получается, Россия же первая это и доказала – выдала на-гора две революции за год, буржуазную февральскую и социалистическую октябрьскую, так сто лет последствия расхлебывали. Нет, между революциями должен быть длительный антракт или хотя бы хорошая контрреволюция. Лишь хитроумный Лев Давидович Троцкий сумел обойти это препятствие, правда, на бумаге. Суть его теории перманентной [2] революции проста: устроил революцию у себя – устрой у соседа; пока обежишь с факелом восстания всех соседей, придёт время повторять революцию у себя дома.

Конечно, между 1917-ым годом и описываемым нами 1972-ым перерыв был вполне подходящий для следующей революции, но к чему было призывать народ? Вперёд к светлому будущему? Но мы и так ползли к нему семимильными шагами. Назад в Российскую империю? Но мы показатели пресловутого 1913-го года обогнали в среднем в сорок раз, а для прогресса в области производства атомных бомб человечество ещё числа не придумало. Вбок на Запад? Не нужно нам царства жёлтого дьявола и его звериного оскала! Куда ни кинь – всюду клин!

Впрочем, кое-какие революционные идеи всё же витали в то время в воздухе. Разрабатывались разнообразные варианты кардинального изменения действительности при сохранении цели – коммунизма – и символа веры – диктатуры пролетариата со всеми вытекающими следствиями. Выведенный нами выше запрет на последовательность революций обходился весьма изящно: Сталин-де осуществил контрреволюцию, так что пришло время для новой революции под старыми ленинскими лозунгами.

Ульяшина этой мякиной не провести! Он понимал, что коли уж рубить, так под корень. Вот только чем рубить?!