Экзамен он сдал только к десяти часам вечера и домой возвращался затемно, пешком вдоль длинных институтских корпусов по пустынному парку.

Единственным его желанием было перекусить что-нибудь на быструю руку, плюхнуться в постель и отдаться спасительному от многих проблем и загадок глубокому сну.

Однако дома его ждало письмо из Ружина.

Не обращая внимания на своих товарищей и забыв о чувстве голода, которое начало его донимать еще в институте, Мендл, едва переступив порог, стал нервно открывать конверт.

"Здравствуй, дорогой братик, Мен!
– это писала Люсенька.
– Как же мы вместе с мамой и Голдой соскучились по тебе и ждем - не дождемся, когда ты приедешь в Ружин! Жаль, что в этом году ты работаешь и не сможешь приехать на все лето. Но ты попросись на летний месяц, когда тепло, и мы будем ходить с тобой купаться и загорать на леваду.

Извини, что долго не отвечали. Я аж поругалась с Голдой. Она говорит, что не любит писать. Я разозлилась и написала сама".

Мендл громко рассмеялся, озадачив своих соседей по комнате.

"Мен, на днях мы ходили на могилу к папе. Наконец удалось накопить денег и установить там памятник - длинный серый камень с надписью на древнееврейском языке. Мама стала на колени, прислонилась к памятнику и долго плакала. Нам с Голдой ее очень жалко было. Мы очень хотели, чтобы ты приехал и был с нами в этот день, но мама сказала, что сейчас на заводах такая строгая дисциплина, что даже за опоздание могут строго наказать.

У нас говорят, что будет война. А дядя Велвл говорит, что даже если и будет, то она продлится неделю-две, не более, потому, что теперь это будет война моторов. И будет она на вражеской, а не на нашей территории. Недавно через Ружин пролетало очень много самолетов, туда, на запад. Знаешь, как страшно - самолеты очень большие и очень ревут.

В школе у меня все нормально. Правда, контрольную по математике написала на "посредственно". И знаешь, что мне сказал Давид Львович? Он сказал, что я должна быть достойной своего брата и что он тобой восхищается.

Так мне, Мендл, хочется побывать в Киеве, посмотреть, как люди одеваются, как веселятся! Я ведь совсем еще не видела большого города!

У нас в Ружине показывают очень хорошие кинокартины. Мне очень понравился фильм "Петер" и песенка, которую там поют: "Хорошо, что мне шестнадцать лет!" Ты, наверно, смотрел и знаешь. А недавно у меня была неприятность, и в кино меня не пустили. Тетя Полина, помнишь, которая билеты проверяет, сказала мне: тебе только пятнадцать, и смотреть такие фильмы тебе пока нельзя. Меня прямо аж зло взяло, откуда она знает, сколько мне лет?

Мендл, милый, приезжай быстрее! Мы ждем тебя с нетерпением. Голда все время язвит. Говорит, скоро станет наш братик инженером, заимеет свой собственный кабинет, будет сидеть там день и ночь, забудет Ружин и всех нас. А я всему этому не верю. Так что приезжай!

Передай привет дяде Арону и его семье от нас всех.

Крепко, крепко целуем! Мама, Голда и я. 5 июня 1941 года".

Мендл кончил читать. Письмо сестрички мысленно вернуло его в спокойный, неторопливый Ружин, где в жизни так все просто, ничего особенного не надо и где каждый единожды принял свою судьбу, смирился с ней и хочет только одного - чтобы, не дай Бог, не было хуже.

Так он сидел некоторое время с письмом в руках, забыв о том, что минут пять назад он был голоден, как зверь.

"...будем ходить с тобой купаться и загорать на леваду..." - сами собой прозвучали шепотом из его уст слова Люси. От них повеяло сладостной беззаботностью школьных лет, когда можно было, озябшим до чертиков от частого ныряния и долгого пребывания под водой, выскочить из прохладной воды, припуститься в сумасшедшем беге по зеленому ковру левады и, отдышавшись, совершенно бездумно растянуться на зеленой прибрежной травке, широко раскинуть руки и ноги, доверчиво отдаться божественным солнечным лучам, их нежной теплой материнской ласке и долго глядеть в голубое небо, пытаясь там найти что-нибудь осмысленное в причудливых контурах проносящихся мимо светлых летних облаков.

Уже было за полночь, когда Мендл отправился спать. Снимая с себя брюки, он услышал звук упавшего рядом с собой твердого предмета. Он нагнулся, чтобы разглядеть его.

Недалеко под кроватью он увидел заводской пропуск. За день он так устал, что сразу даже не мог сообразить, чем это ему угрожает. Однако он тут же спрятал пропуск в карман и оглянулся на своих товарищей. Слава Богу, никто из них не обратил на него никакого внимания.

Петр со свойственным ему фанатичным упорством, несмотря на поздний час, все еще занимался. Он остался на дневном факультете, добился отличных оценок по всем предметам и получал стипендию. Ему во чтобы то ни стало нужно было сохранить ее. Сергей громко храпел в своем углу. Он тоже остался на дневном, но отличником он мог и не быть - родители взяли всю заботу о нем на себя.

Мендл сел на кровать и стал соображать, что дальше делать. Он работал на секретном оборонном заводе и дал подписку об ответственности за сохранение государственной тайны. Кроме того, он подписал инструкцию, которая строго предписывала получать пропуск при входе на завод и сдавать его в конце смены. И ни в коем случае не уносить его за пределы предприятия. Сам по себе пропуск считался секретным документом. И как же теперь? Бежать сейчас на завод и попытаться сдать его? Но трамваи уже не ходят, пешком он доберется лишь часам к двум. И потом, там уже наверняка замечено отсутствие его пропуска на положенном месте.