Она отхлебнула глоток и продолжала свое.

– Теперь я вижу - ты действительно "Мен", - что тебе на английском, на немецком и даже на твоем родном, еврейском.

Мендл вдруг громко засмеялся.

– Ты чего?

– Я вспомнил, как меня выгнали с урока немецкого языка.

– За что же?

– Помнишь Генриховну?

– Как же, "Сушеную Воблу"? Такое не забудешь.

– Она дала мне прочитать и перевести абзац с немецкого. А я пыхтел, пыхтел, аж вспотел, потерял нить и вместо слова "социализм" случайно употребил слово "капитализм" и получилось: - Мендл оглянулся вокруг и убавил голос, - "...только капитализм может по-настоящему обеспечить свободу личности..."

Ульяна громко засмеялась.

– А она что?

– Завизжала, как будто ее полоснули ножом: "Вон из класса!"

Ульяна еще громче зашлась и долго не могла угомониться. А потом сквозь смех:

– Ты, Мендель, всегда нет-нет, да чего-нибудь перепутаешь!

– Ну вот, тебе только расскажи, так ты тут же и пойдешь полоскать человека.

– Вовсе нет. Я еще до того, как ты рассказал эту историю, когда увидела тебя со стаканом в руке...

– Ну и что? Ты, кажется, умирала от жажды...

– Совсем не то.
– Ульяна продолжала давиться смехом.
– Ты забыл, как мы ставили в клубе коммуны чеховского "Медведя"? Как мы все вместе с Эвелиной Матвеевной готовились и переживали. В начале все шло как нельзя лучше и она, стоя за кулисами, просто сияла от счастья, радовалась за нас. В зале ведь было много зрителей и родители наши.

– Помню, как же!
– оживился Мендл.
– Я играл роль Луки, слуги. А что? Вначале я очень здорово играл, вел с тобой, помещицей, довольно длинный диалог, и без всякой запинки. Но я очень волновался, в особенности за кулисами. Там была подготовлена рюмка с водой, с которой я должен был скоро выйти на сцену. Я почему-то очень боялся, что ее может кто-нибудь опрокинуть.

– Ха-ха-ха!
– громко звенел Ульянин голос.
– Теперь мне понятно, почему ты раньше времени приперся с ней на сцену!

– Слышу, со сцены зовут меня "Человек!", и я вместо того, чтобы выйти на сцену и спросить: "Чего вам?", схватил от волнения рюмку - и на выход. И тут же понял, что дал маху. Запнулся, стою с этой дурацкой рюмкой и слышу убийственное для меня - "Дай рюмку водки!"

– Тут ты - "Пожалуйста!" и протянул рюмку. Зал буквально взорвался от хохота и апплодисментов.

– А что, в тот вечер мне больше всех досталось внимания, - Мендл скромно улыбнулся.

– Это уж точно.

Неожиданно Ульяна вскочила на ноги и стремглав припустилась к воде. Мендель за ней. Тяжелые послеполуденные воды Днепра с брызгами расступились перед ними, поглотив их тела. Водная стихия обоим была не страшна - тот, кто родился на раздольных зеленых берегах красавицы Раставицы, не может не владеть искусством плавания. Мендл нырнул с головой и схватил Ульяну за ногу. За что был тут же наказан. Она ловко вывернулась и в тот момент, когда Мендл, истощив свой запас воздуха в легких, стал выныривать, схватила его за голову, навалилась всем телом и заставила его еще раз уйти под воду.

– Держись, Уля, - закричал, кашляя, Мендель, - такие вещи не проходят безнаказанно.

Но она уже ринулась вперед и вовремя выскочила на берег.

Они молча лежали рядом, тяжело дыша.

– Мен, - Ульяна лежала на спине и смотрела вверх, - ты когда-нибудь любил по-настоящему?

Долго не было ответа. Вопрос оказался неожиданным для него. И потом, что значит "по-настоящему"?

– Помнишь, когда я был в восьмом классе, - начал он, вспоминая на ходу, - мне за активную общественную работу дали путевку в пионерский лагерь в Ворзель? Однажды мы выстроились на линейке. На противоположной стороне площадки к нам лицом - другой отряд. И там стоит девушка. Представляешь, глаза, которые затмевают все вокруг. Ничего больше не существует. Огромные, голубые, как небо...

– Ну ладно тебе расписывать! Вы встречались?

– Две недели подряд, пока я там был, я думал о ней. И даже ночью.

– И все?

– Нет, не все. В день отъезда мы все приодетые вышли к автобусу. Я посмотрел в ее сторону и со жгучей тоской подумал, неужели я больше ее никогда не увижу? Я все время смотрел в ее сторону. А когда она садилась в автобус, я заметил...
– Мендл остановился в нерешительности, взвешивая, как отнесется Ульяна к тому, что он намерен сейчас сказать.

– Что же ты заметил?
– с некоторым раздражением прозвучал голос Ульяны.

– Я увидел, что чулок у нее на правой ноге спущен.

Брошенный в сторону Менделя Ульянин взгляд говорил: "В своем ли ты уме, друг мой?"

– После этого я никогда больше о ней не думал.

С правой стороны на реке раздался протяжный, низкий, глухой гудок приближающегося парохода.

В их разговоре наступила длинная пауза. Каждый думал о своем. Заложив руки за спину, смотрели в небо.

– А я любила и до сих пор люблю...
– простые слова Ульяны обращены были к небесам, словно клятва, - я очень люблю Наума... И забыть его не могу.