Бурцов "ходил глазами по Грибоедову, как по крепости, неожиданно оказавшейся пустой".

Он не понял, что в битве с Грибоедовым выиграл декабрьское восстание и потерял государство, которое они мечтали создать и из-за которого их расстреливали, вешали и ссылали.

А Грибоедов понял, что такое государство можно получить и без восстания. Но вот и оно не выходит. Может быть, потому, что бессмысленно создавать то, что уже создано, надеясь на то, что созданное будет лучше, и смутно догадываться, что тирания, деспотия, самодержавие и гнет роковой власти будут всегда?

Он все понимал. Он понимал, что самодержавие и роковая власть ничего не позволят.

"Новое государство затерялось в папках Нессельрода, квитанциях Финика.

После разговора с Бурцовым он более не думал о нем".

Но еще раньше мысль о возможной гибели проекта вызывает у Грибоедова галлюцинацию. Галлюцинация такая:

"Через три часа начинают стучать молотки. Они сколачивают помост. Но в этом нет ничего страшного: свежие доски и новые гвозди.

Но в городе уже печатают мокрой керосиновой сажей другие листы. Сажей напечатано: "четвертовать"...

Ни перед кем он и не собирался бить себя в грудь и плакать. Просто, если не удастся, он свернет бумагу (проект.
– А. Б.) и уйдет... Вот только, куда ему идти?"

Мысль о возможной гибели проекта вызвала другую мысль - мысль о гибели декабризма.

Гибель проекта объяснена в романе страхом самодержавия перед новыми путями, которые прокладывала русская демократия в тяжелых обстоятельствах после поражения восстания, и борьбой различных течений в декабризме.

Борьба различных течений в декабризме разгорается вокруг вопросов о народе и государстве после победы.

Грибоедов по праву главного героя обязан решать все вопросы или уж, по крайней мере, хоть как-нибудь отвечать на них.

Вот какой разговор о народе ведет Грибоедов с декабристом (либералом):

"Бурцов. В вашем проекте... Одного недостает.

Грибоедов. Чего?

Б у р ц о в. Людей.

– Ах, вы об этом, - зевнул Грибоедов, - печей недостает... Мы достанем людей, дело не в том.

Б у р ц о в. ...дело не в том. При упадке цен на имения вы крестьян в России даром купите... вы крестьян российских сюда бы нагнали, как скот, как негров, как преступников. На нездоровые места, из которых жители бегут в горы от жаров. Где ваши растения колониальные произрастают. Кош-шениль ваша. В скот, в рабов, в преступников мужиков русских обратить хотите... Отвратительно! Стыдитесь! Тысячами - в яму! С детьми! С женщинами! Это вы, который "Горе от ума" создали!"

В споре о народе Грибоедов придерживается неприемлемой для декабристов (либералов) позиции. Эту позицию можно объяснить лишь его представлением о будущем государстве, которое возникло бы в результате победы декабристов.

Он думал, что государство декабристов-победителей было бы таким же, с каким они так яростно боролись. Он был уверен, что "из-за мест свалка бы началась, из-за проектов". Он считал, что победители передрались бы между собой, "Павел Иванович Пестель Сибирь бы взял... И наворотил бы. И отделился бы. И войной противу вас пошел бы".

Декабрист (либерал), конечно, не может с этим согласиться (потому, что тогда надо признать, что все сделанное бессмысленно и жизнь прожита даром). Он уверен, что в его государстве ничего подобного произойти не может. А вот в грибоедовском может:

"...Что же из вашего государства получится? Куда приведет оно? .. к новым порабощениям?"

Но в одном и декабрист (либерал) и Грибоедов, который был последовательнее декабристов, сходятся: и в грибоедовском, и в декабристском государстве будут лишь новые порабощения.

Они сошлись бы еще и на том, что в государстве, которое им ненавистно обоим, они ненавидят одно и то же.

Эти офицеры, поэты, свободные люди, живущие в полицейском государстве, сразу же после "Уничтожения бывшего правления" (№ 1) и "Учреждения временного, до установления постоянного, выборными" (№ 2) говорят о кардинальнейшем вопросе всякого освободительного движения: о "Свободном тиснении, а потому уничтожении цензуры" (№ 3)*. И это легко понять, ибо одним из самых жестоких и противоестественных орудий тиранического самовластия была человеконенавидящая, рвущая языки, выкалывающая глаза, затыкающая уши цензура. С трелями и придыханиями она воспевалась солистами режима. Один солист воспевал ее так:

"10 июля (1826 года.
– А. Б.) вышел новый устав о Ценсуре. Эта заботливость о Русской литературе, столь юной еще и слабой в сравнении с Францией, Германией и Англией, вполне доказала, что Император Николай намерен идти по следам своего предшественника, который во все свое царствование неусыпно покровительствовал словесности и наукам. Западная Европа, привыкшая к своеволию и безначалию, упрекает всегда Россию за ее Ценсуру, как бы оковывающую мысль и успех литературы. Это ложь, каких завистливый Запад много выпускает на Россию. Нет! Благонамеренная и просвещенная ценсура - истинное благодеяние для общества. Она не оковывает, не подавляет мыслей: она одобряет все доброе, умное, полезное и благородное; путникам на литературном поприще указывает она те дорожки и тропинки, которые ведут к предположенной цели. Какая польза обществу и литературе, если путник, сбившись с пути, попадает в непроходимую чащу, болото или овраг? Ценсура ограждает личность граждан, святость законов, неприкосновенность веры и общественные нравы. За что эти священные и основные предметы человеческой жизни подвергать своевольству недоучившихся юношей, закоснелых вольнодумцев и грязных развратников? Если бы какое государство и общество граждан дошло до такого просвещения, что исполнение законов почиталось бы сердечным убеждением и первой обязанностью, то свобода тиснения состоялась бы в самом деле без понудительных законов к соблюдению правил общежития. Но как между миллионами людей всегда найдутся такие, которых дурные страсти увлекают за тропинки, указанные законами, то для спасения их самих и всего общества нужен надзор и воздержание. Французы, более всех вопиявшие всегда противу варварства и злоупотреблений Русской ценсуры, ни слова не говорят о периоде первой Империи и нынешнем второй, когда друзья и союзники бранят их или подсмеиваются над ними за их невольное молчание"**.