Больше того: Грибоедов только упоминает о проекте, а проницательнейший Чаадаев тотчас же догадывается, в чем дело. Он говорит: ".. .милый друг, да ведь это же об Ост-Индской компании была статья в "Rewiev".

Об Ост-Индской компании, которая служит образцом Российской Закавказской, говорится много спустя. Но прозорливейший Чаадаев сразу все понял, услышав о покорении Востока, корысти, проекте.

"Грибоедов насупился".

По-видимому, представление о "некоторых облаках" зародилось у Пушкина задолго до "Путешествия в Арзрум во время похода 1829 года"...

Спор Грибоедова с Чаадаевым в романе сведен к вековой распре: Россия и Запад.

Кроме обычной предвзятости, которая всегда сопутствует спорящим, выясняется, что Чаадаев хорошо знает Запад, а Грибоедов, который "в Париже не бывал, ниже в Англии" и Запад знает не очень хорошо, восполняет пробел мировоззрением.

Человек, который бывал в Париже и Англии, Чаадаев пытается убедить Грибоедова в ничтожности того, что "присоединят колонию, присоединят другую...". Грибоедов, который только что присоединил колонию (ханства Эриванскос и Нахичеванское), слушает его без интереса. Тынянов судит Чаадаева строго, и кажется иногда, что он сам заинтересованная сторона в этом споре.

Для чего все это делается? Вероятно, для того, чтобы поддержать главный тезис романа: фатальность, непоправимость истории, перерождение человека под давлением реакции, и для того, чтобы скомпрометировать попытку вмешательства человеческого в провиденциальные дела исторического процесса. Поэтому человек, склонный к таким попыткам, П. Я. Чаадаев изображен в романе сумасшедшим*. Он нужен для подтверждения тезиса еще с одной стороны - разъяснения русофильских симпатий Грибоедова и побудительных причин монолога о французике из Бордо, который "сказывал, как снаряжался в путь В Россию, к варварам".

Во взаимоотношениях Тынянова с Чаадаевым много неясного. Иногда начинает казаться, что Тынянов не столько недоволен Чаадаевым, сколько Гершензоном**.

* Но этого, по-видимому, недостаточно, и поэтому, начиная с третьего издания "Смерти Вазир-Мухтара" (Собрание сочинений в двух томах. М.
– Л., Гослитиздат, 1931), Чаадаев вовсе стаскивается с пьедестала. Делается это таким образом: после патетической тирады Чаадаева о корыстном друге, прибывшем в Некрополь, которой кончалась глава в первых изданиях, теперь дописано следующее:

"Провожая Грибоедова, он у самых дверей спросил его беспечно:

– Милый Грибоедов, вы при деньгах? Мне не шлют из деревни. Ссудите меня пятьюдесятью рублями. Или ста пятьюдесятью. Первой же поштой отошлю.

У Грибоедова не было денег, и Чаадаев расстался с ним снисходительно".

** Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Под редакцией М. Гершензона. Тома I-II. М., 1913-1914; М. Гершензон. II. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление. Птб., 1908.

Появившийся на нескольких страницах в начале романа Чаадаев исчезает. В конце романа упоминается уже не Чаадаев, а только его лысина.

Так уходит из романа великий человек, который был бы в Риме Брутом, в Афинах - Периклом, а здесь он сначала побывал в оковах царской службы, а потом будет объявлен сумасшедшим.

В романе остается один Грибоедов.

Кроме Грибоедова, в романе никого нет.

Одиноко, как фонари, стоят люди на тысячеверстном гибельном пути героя. Пробегают тени по холодному его лику.

Чаадаев "Кюхли" так не похож на Чаадаева "Вазир-Мухтара", потому что в первом романе, дважды появившись лишь деталью портрета и двумя короткими фразами, нарочито не выделенный из группы обстоятельно написанных действующих лиц, отодвинутый в глубину комнаты, он подчеркнуто таинствен и только странен. В "Вазир-Мухтаре" он приближен, взят с подробностями, с обстоятельно описанной одеждой, с лакеем и историей болезни, с развернутым диалогом, в доме. Это сделано на параллелизме: характер Чаадаева - характер дома. Таинственность снята, а странность усилена до сумасшествия.

Но непохожесть Чаадаева первого романа на Чаадаева второго иллюзорная, и иллюзия возникает только из-за резкого усиления во втором Чаадаеве свойств первого.

Несмотря на то что в "Кюхле" Чаадаев произносит только две фразы, к нему прислушиваются все: он владеет вниманием Пушкина, к нему тянется Кюхельбекер, свою речь - политическую программу - Николай Иванович Тургенев произносит, обращаясь только к Чаадаеву и только его мнением интересуясь. Но едва уловимо, осторожно и тайно вдруг выглядывает насмешка. Она - в традиционно-романтической позе:

"В углу, заложив ногу на ногу и скрестив руки на груди, стоял Чаадаев..."

Насмешка в намеках Тургенева:

"- Конечно, здравомыслящий человек, - Тургенев иронически протянул, может думать, что все на свете проходит. Доброе и злое не оставляет почти никаких следов после себя... И, быть может, эти причины должны побудить человека находиться всегда в апатии?
– И он посмотрел полувопросительно на Чаадаева.

Чаадаев стоял, скрестив руки, и ни одна мысль не отражалась на его огромном блестящем лбу".