Видите ли, моя страна удивлена столь резкими переменами. Она страшится бед, которых Англия может наделать в отношении ее коммерции, она сердита на вас за ваши победы. Ее интересы должны быть удовлетворены, а чувства успокоены. Присылайте к нам французских коммерсантов, закупайте у нас морское снаряжение и наши товары, а мы станем покупать парижские товары: восстановление торговли положит конец тревогам высших классов об их доходах. Но главное, помогите мне покорить всю нацию, сделав что-нибудь ради справедливых притязаний России. Ваш господин, несомненно, говорил вам о том, что произошло в Тильзите…»

Тут император выказал любопытство и беспокойство. Ему не терпелось открыться генералу Савари насчет того, что больше всего его интересовало, и в то же время он опасался проявить несдержанность, излив душу тому, кто не посвящен в суть дела. Между тем у него была новая причина искать объяснения с представителем Наполеона. Вследствие французского посредничества русские только что подписали с турками перемирие, которое оговаривало возвращение им кораблей, захваченных адмиралом Сенявиным, прекращение военных действий до весны и, наконец, вывод войск с берегов Дуная. По существу, только последнее условие и беспокоило императора Александра, но он не хотел в этом признаваться и сетовал на перемирие в целом, которое приписывал недружественному вмешательству французского посланника.

«Я и не думал о дунайских провинциях, – сказал он генералу Савари, – но ваш император, получив в Тильзите известие о падении Селима, воскликнул: Ничего не поделаешь с этими варварами! Провидение освободило меня от обязательств перед ними; так давайте договоримся за их счет!.. И я ступил на этот путь, – продолжал император Александр, – и Румянцев вместе со мною. За нами последовала нация. Финляндия, куда вы меня толкаете, – это пустыня, обладание которой не улыбается никому и которую к тому же надо отбирать у прежнего союзника, родственника, посредством рода отступничества, которое задевает национальную порядочность и доставляет поводы врагам альянса. Поэтому нужно поискать в другом месте более привлекательные причины нашей внезапной перемены. Скажите всё это императору Наполеону, убедите его, что меня гораздо менее воодушевляет желание завладеть еще одной провинцией, нежели желание сделать прочным и приятным для моей нации альянс, от которого я ожидаю великих дел…»

Генерал Савари постарался не обескуражить Александра и справедливо заметил ему, что не может еще знать, какие великие замыслы породит продолжение войны у Наполеона, но он, разумеется, сделает всё возможное, чтобы удовлетворить своего могущественного союзника. Румянцев был менее двусмыслен, чем его государь, и рассказал Савари о предложениях генерала Вильсона и о том, какое впечатление они произвели на императора Александра, о готовности государя воспользоваться случаем и доказать свою преданность Франции, пожелав только из ее рук получить то, что он мог бы получить от Англии. Румянцев как никогда горячо выказал решительное расположение открыто выступить против Англии и Швеции, а при необходимости и против самой Австрии, дабы привести эту последнюю к Тильзитской политике. Так теперь стали именовать систему взаимной терпимости, обещанную друг другу в отношении того, что каждый будет предпринимать со своей стороны. Но Румянцев добавлял, что Россия должна получить эквивалент всего, что намерена позволить, хотя бы для того, чтобы сделать новый альянс более популярным и продолжительным.

Осыпая генерала Савари всеми возможными ласками, настояниями, излияниями и даже подарками, император Александр, ничего о том не сказав, приказал своей армии не оставлять дунайских провинций под тем предлогом, что перемирие не может быть ратифицировано в настоящем виде. Он и его министр повторили, что нужно не беспокоить их по поводу турок, не требовать, чтобы русские унижались перед варварами, а заняться как можно скорее территориальным урегулированием на Востоке, обменяться доверенными послами и, главное, направить в Санкт-Петербург французских закупщиков на смену закупщикам английским. В особенности Александр просил об обучении во Франции молодых дворян, призванных служить в русском флоте, которые обычно обучались в Англии, где приобретали досадные настроения; и о закупке на французских мануфактурах ружей для замены русских ружей, которые были дурного качества; добавляя, что поскольку обеим армиям теперь назначено служить общему делу, они могут обмениваться оружием. Эти любезные слова Александр сопроводил великолепным подарком – мехами для императора Наполеона, сказав, что хочет быть его меховым поставщиком, и повторил, что отправит Толстого, как только его кандидатура будет одобрена в Париже.

Когда Савари передал Наполеону подробности разговоров с Александром, тот почувствовал одновременно удовлетворение и замешательство, ибо убедился, что может как угодно располагать российским императором и его главным министром. Однако, поразмыслив после Тильзита на холодную голову, он начал думать, что чересчур опасно позволять гигантской империи Петра Великого делать еще один шаг к Константинополю, ибо стремительность ее роста за последний век и без того ужасала мир. Себастиани писал ему из Константинополя, что русских там ненавидят; что если бы турки имели хоть малейшую надежду найти опору в лице Франции, они сами бросились бы в ее объятия; что все части империи, годные по своему положению стать французскими, сами отдадутся Франции; что для этого следует договариваться не с Россией, а с Австрией; что соглашение с Австрией будет много выгодней и проще, независимо от того, захочет ли Франция раздела или сохранения Оттоманской империи, ибо при разделе Австрия попросит меньше, удовлетворенная тем, что Россия не получит на берегах Дуная вообще ничего, а при решении сохранить империю будет столь счастлива, что Франция получит ее содействие ценой весьма малых жертв. Все эти идеи, каждая из которых имела свою внешне привлекательную сторону, теснились в голове Наполеона, и он не хотел торопиться с вынесением решения по столь важному вопросу.

Наполеон задумал удовлетворить притязания Москвы не на Востоке, куда ее горячо влекло, а на Севере, куда ее влекло весьма слабо, и отдать русским Финляндию под предлогом выдвижения ее к Швеции. Финляндия действительно имела важное значение в свете подлинных европейских интересов, ибо если захват Молдавии и Валахии весьма тревожным образом приближал Россию к Дарданеллам, то присвоение Финляндии не менее тревожным образом приближало ее к Зунду. К несчастью, в то время как она расширялась таким достойным сожаления для будущей независимости Европы образом, в ее глазах подарок этот цены почти не имел. В реальности Наполеон давал много, но мало по видимости, а ему нужно было сделать ровно противоположное, чтобы по самой низкой цене расплатиться за новый союз, которому назначалось стать основанием всех его последующих предприятий. Он хотел верить, что удовлетворит Россию Финляндией, а решение в отношении дунайских провинций решил отложить, не разрушая, однако, надежд, которые ему надлежало поддерживать.

Ему также оказалось нелегко найти для Санкт-Петербурга подходящего посла. В конце концов он выбрал обер-шталмейстера Коленкура, профессионального военного, человека правдивого, здравомыслящего, достойного, весьма способного внушить почтение молодому императору, следовать за ним повсюду и маскировать, самой своей правдивостью, некоторое плутовство миссии, которая заключалось в том, чтобы не дать в итоге того, на что позволяли надеяться. Наполеон просветил Коленкура о том, что произошло в Тильзите, признался, что при всех стараниях удовлетворить императора Александра он в то же время не намерен делать ему слишком опасные для Европы уступки, и рекомендовал ему приложить все усилия для сохранения союза, на котором предстояло теперь строить всю политику.