Написанный им дополнительный параграф он посвятил средневековому автору «Божественной комедии» Данте Алигьери, 600-летие которого тогда отмечалось в мире. Считая, что: «предложенное здесь истолкование мнимостей, в связи со специальным и с общим принципами относительности, по-новому освещает и обосновывает то Аристотеле-Птолемее–Дантово миропредставление, которое наиболее законченно выкристаллизовано в «Божественной Комедии». Как известно, Птоломеевское представление о мироздании – геоцентрическое, с неподвижной Землей и вращающимся вокруг неё небом. Взявшись доказать верность этого предположения, исходя из современных на тот момент научных данных, Флоренский в полной мере проявил свою эрудицию, кругозор и логику, показав себя выдающимся схоластом. Усмотрев в пути Данте с Вергилием в тексте и иллюстрациях «Божественной комедии» зачатки неэвклидовой геометрии, он заключил по поводу самого путешествия что: «…оно должно быть признано поэтическою действительностью, т. е. представимым и мыслимым, – значит, содержащим в себе данные для уяснения его геометрических предпосылок». Как следует из поэтического описания, путь Данте шел по односторонней поверхности, что и позволило ему вернуться во Флоренцию не вверх ногами. Отметив этот факт тем, что: «Вопрос идет о реабилитации Птолемее-Дантовой системы мира». Разворачивая систему доказательств, Флоренский привлекает самые современные на тот период понятия принципа относительности и результаты опыта Майкельсона и Морли, которые пытались с помощью оптических методов интерферометрии определить движение Земли в эфирном пространстве. Эти опыты потерпели неудачу в связи с отсутствием, по нашим нынешним представлениям, эфира как такового. Однако это обстоятельство дало Флоренскому повод сделать свой вывод: «Земля покоится в пространстве – таково прямое следствие опыта Майкельсона», раз нет движения относительно эфира. А из этого и следующий вывод: «в Птолемеевой системе мира, с ее хрустальным небом, «твердью небесною», все явления должны происходить … с преимуществом здравого смысла и верности земле, земному, подлинно достоверному опыту, с соответствием философскому разуму и, наконец, с удовлетворением геометрии». Но он пошел и еще дальше, основываясь на скорости света и времени суточного вращения Земли, рассчитал, что: «…демаркационный экватор, раздел Неба и Земли. …А именно, в астрономических единицах длины радиус его R равен 27,522 средних расстояний Солнца от Земли». Дальше больше, основываясь на постулатах теории относительности, пишет: «на границе Земли и Неба длина всякого тела делается равной нулю, масса бесконечна, а время его, со стороны наблюдаемое – бесконечны, … тело утрачивает свою протяженность, переходит в вечность и приобретает абсолютную устойчивость». И задается вопросом: «Разве это не есть пересказ в физических терминах – признаков идеи, по Платону – бестельных, непротяженных, неизменяемых, вечных сущностей? Разве это не аристотелевские чистые формы? или, наконец, разве это не воинство небесное, – созерцаемое с Земли как звезды, но земным свойствам чуждое?» Из всего сказанного окончательные выводы его таковы: «при конкретном понимании пространства … можно сказать, что пространство ломается при скоростях, больших скорости света, … и тогда наступают качественно новые условия существования пространства, характеризуемые мнимыми параметрами. Но, как провал геометрической фигуры означает вовсе не уничтожение ее, а лишь ее переход на другую сторону поверхности и,» И дальше, по мнению автора, Флоренский пишет свою главную мысль, ради которой и был написан 9 параграф: «… так и мнимость параметров тела должна пониматься не как признак ирреальности его, но – лишь как свидетельство о его переходе в другую действительность. Область мнимостей реальна, постижима, а на языке Данта называется Эмпиреем. Все пространство мы можем представить себе двойным, составленным из действительных и из совпадающих с ними мнимых гауссовых координатных поверхностей, но переход от поверхности действительной к поверхности, мнимой возможен только через разлом пространства и выворачивание тела через самого себя…». На первый взгляд, в этом параграфе попытка Флоренского религиозного философа через привлечение поэтических и изобразительных средств, научных данных, собственных математических и физических рассуждений соединить религиозные и научные воззрения, что собственно и называется схоластическим методом. Можно подумать, что он просто поэтически применил схоластический прием, характерный для средних веков, когда объём научных знаний был ограничен, а религиозные представления широки. Но Флоренский, несомненно, обладал большой научной эрудицией и знал научные данные по астрономии, но зачем, он тогда, таким своеобразным способом отметил 600-летие средневекового гения Данте. Здесь, он показал и свою поэтическую, и историческую, и философскую, и научную эрудицию, но все же – зачем он это написал?

Надо ли говорить, что именно за этот параграф ему больше всего и досталось впоследствии. Неприятности начались уже при подготовке работы к печати, так что ему пришлось писать в политотдел письмо, в котором уже можно прочитать ответ на вопрос – Зачем?:

«…Отнюдь не во имя «права» печатать каждому все, что вздумается, и, признавая, что общегосударственными целями власть не может поступаться ради интересов литературы, полагаю, что в данном случае моей книжки о «Мнимостях» имеется недоразумение, что объясняется новизной предмета, а поэтому позволю себе утруднить цензуру нижеследующим.

1. В прошлом году в Москве были организованы вечера и лекции в ознаменование юбилея Данте, … из чего следует заключить, что огромная значимость Данте признается и идеологией Советской власти…. Я не вижу поэтому, почему должно быть толкуемо как нежелательное указание мое, отчасти даже не мое, на некоторую частную мысль Данте.2. Надо думать, в основе поэмы Данте лежит некоторый психологический факт – сон, видение и т. п. Всякий факт, раз он подлинно пережит, дает материал для размышления, …Хорошо известно, что множество великих открытий, в том числе математических, было сделано во сне. Моя мысль, – взяв подлинные слова Данте, показать, что символическим образом он выразил чрезвычайно важную геометрическую мысль о природе и пространстве. Неужели Эвклид государственно охраняется, как неприкосновенный?

3. Моя брошюра, может быть, не была вполне понята цензором потому, что он взял ее изолированно от моей научно-литературной деятельности. Но между тем, если развиваемое мною научно-философское миропонимание не совпадает с вульгарным толкованием коммунизма, то ведь и подлинный коммунизм руководителей – далеко не то, что думают о нем в широких кругах, а с другой стороны, мое миропонимание от буржуазной идеологии, по меньшей мере, не ближе к коммунизму. … Как всегда полагал я, мировоззрение должно иметь прочные конкретно-жизненные корни и завершаться жизненным же воплощением в технике, искусстве и проч. В частности, я отстаиваю неэвклидовую геометрию во имя технических применений в электротехнике…

4. Мне предлагается написать научное сообщение о Данте. Полагаю, математический анализ и использование в геометрии поэтических образов, как выражение некоторого психологического фактора, заслуживают имени «научной», и мною такой анализ сделан…. Скажут, в Данте можно открыть еще что-нибудь более значительное. Но открытия не сделаешь по заказу, …я не вижу в исключаемом месте брошюры ничего вредного для республики, и… без цензуры найдется немало критиков, которые постараются уязвить автора насколько хватит сил: в этом-то я уверен.

5. …Автор брошюры всегда выступал открыто и не заслуживает подозрения в задних мыслях. …Посему …я могу просить о небольшом снисхождении – не урезывать в заключительном параграфе книжки, которая по самому содержанию своему не может выйти из весьма узких кругов повышенного умственного уровня и о существовании которой не будет даже известно за их пределами. Новизна предмета внушила цензуре предубеждение к книжке, не оправдываемое ее содержанием и замыслом. 13.IX. 1922 г. П. Флоренский» [5].

Понять, почему он ввел в свою книгу 9 главу и так ее отстаивал можно, если учесть, что это была не единственная работа того времени, посвященная интерпретации мнимости. Одновременно он закончил книгу, посвященную православной иконе – «Иконостас» [11], опубликовать которую, по известным причинам, он тогда не мог, цензура ее точно не пропустила бы. Своего читателя она нашла только через 50 лет стараниями его внука П.В. Флоренского и священника Анатолия Просвирнина, подтвердив этим известное его изречение об окружающем обществе: «…с которым я разошелся лет на 50, не менее – забежал вперед…».

Эти две, казалось бы, совершенно разные работы объединяет то, что в них говорится о мнимостях. Если в первой работе он дает наглядную геометрическую интерпретацию мнимости, то во второй работе он пошел еще дальше, дав определение «мнимого пространства», разделяющего: «…мир видимый и мир невидимый». Это была не интерпретация божественного духа как у Лейбница, этому термину он придал совершенно конкретный смысл творческой, духовной деятельности человека, одним из проявлений которого он считал сновидения: «Ибо художество есть оплотневшее сновидение.», а так как: «…в сновидении время бежит, … Оно вывернуто через себя, и, значит, вместе с ним вывернуты и все его конкретные образы. А это значит, что мы перешли в область мнимого пространства». Сформулировав идею мнимого пространства, расшифровал: «Идя от действительности в мнимое, натурализм дает мнимый образ действительного», а далее: «…и тем даваемое им делается высшею реальностью». Это можно интерпретировать как некую комплексную реальность, состоящую из реального объекта и его мнимой части – той информации о нем, которая получена научным, творческим или философским путем, как результат мыслительного процесса. В этом, как писал Флоренский: «…золотая формула мира невидимого соединяется, но не смешиваясь, с красочными формулами мира видимого, принадлежащими науке и философии» и в качестве примера приводит энергию: «Самое невидимое, это энергия, есть и самая могущественная сила…».