Куда теперь идти?Я находился в двойственности чувств. Она оставалась для меня привлекательной и сейчас. К тому же мой общественный имидж в какой-то мере зависел от ее молчания. Но теперь после сравнения мной моих двухмесячных тренировок и дум о ней с легкостью смены ею своих парней, ее внутренний мир лопнул в моих глазах. Ее привлекательность теперь казалась только внешней, а она сама теперь вызывала только сожаление. Не зная смеяться мне или плакать, я пошел к своему новому знакомому - студенту мединститута -Аркадию Драгунову, привлекавшему меня, кроме всего прочего тем, что закладывал лучевой костью человеческого предплечья створку форточки, и мы весь вечер прохохотали, чем я вызвал у него неудовлетворенный мной вопрос-чем объясняется мое такое исключительно хорошее настроение. Но это было только начало. Придя вечером домой и улегшись на диван, я вдруг почувствовал необыкновенную ясность мыслей. Они текли одна за другой, перерабатывались мной, сравнивались и откладывались в копилку опыта. Свежесть и новизна ощущений была потрясающей. Процессы мышления были такими сильными, что голова была нагретой от них. И это продолжалось три дня, за которые я почти не вставал с дивана. За эти три дня я проанализировал всю информацию, накопленную моей психикой от рождения. Но я не только стал обладателем диалектического мышления. В детстве, когда я проезжал в поезде по железной дороге мимо городов и сел, я думал о том, что я лечу в гуще жизни, а интересы людей, остающихся за окнами, мне казались незначительными. "Но ведь и я для них, наверное, выгляжу таким же",- вспоминал я свои мысли, когда смотрел на поезда. От мысли, что для кого-то ты являешься не представляющим никакого интереса, становилось тоскливо. "Но для меня ведь важнее мои собственные интересы",-успокаивал я себя. Это наблюдение мне тогда и помогло. Думая о том, как я буду отвечать возможным обидчикам в случае, если Оксана расскажет в институте о моем целомуд- рии, а кто-то попытается меня унизить, я пытался представить себя со стороны-как я буду выглядеть, чтобы ответом не проявить ни беспокойства, ни слабости и оставить унижающего в полном недоумении и неуверенности в себе по отношению ко мне после своего замаха. Мое "я" от этих упражнений стало как бы отсутствовать. Я был никем и одновременно мог стать мыслью чем угодно. Отсутствие эго давало эту взможность перевоплощаться в желаемое беспрепятственно. Трехдневн Я поступал аналогично. Теперь, благодаря открывшимся способностям, я был поглощен познанием жизни. Я был потрясен открывающейся мне картиной. Сущности людей, казавшиеся мне хорошо знакомыми, оказались совсем иными. Не веря себе, я пускал свою мысль на самоопровержение, но и обратная логика моих умозаключений неумолимо показывала мне правильность первоначальных выводов. Сопоставляя их с научной схемой мироздания и фактами из жизни человеческого общества и природы, щедро предоставляемыми мне институтом, общая картина жизни землян представлялась мне не столь уж радостной. Особенно ее перспективы. Но жизнь в настоящем текла по-любому. Текли, шлифуясь и совершенствуясь, мои способности. Через месяц я стал обнаруживать, что вычисляю настоящее, прошлое и будущее человека с одного взгляда. Здесь была сплошная боль. За плохого я переживал, что он плохой и сколько вреда он принесет хорошим людям. За хорошего-зная, какая несовершенная жизнь его окружает и ожидает. Первые месяцы после просветления я упивался той духовной свободой, какую давало мне знание окружающего мира и людей. Моя эрудиция, благодаря автосистематизации психики стала энциклопедической, чем я особенно не афишировал. Но и не скупердяйничал. Со мной людям было интересно и я, чувствуя это, помогал им и душой и делами.

Особенное удовлетворение я получил от того, что увидел, что теперь с Павитриным я стал общаться на равных. Мы не были друзьями в полном смысле этого слова. К окончанию школы он был выше меня на голову и сильнее физически. И в случаях возникновения между нами отталкивающего разногласия, как, впрочем, и в подобных случаях по отношению к другим людям его отношение иногда особой деликатностью не отличалось. Но он был умным и понимающим, и это понимание закоулков моей души меня к нему тянуло. Иногда, и довольно часто, мы сходились на целые периоды времени и жили душа в душу. Но все равно его практичность, в том числе и в духовном плане ставила его выше меня. Теперь он становился моим центральным другом. После института, приготовив задание на дом, я шел к нему, и мы или слушали музыку или что-нибудь обсуждали, или шли в гости к кому-нибудь из наших школьных друзей и знакомых. Раньше остроумный юмор собственного производства удавался мне редко. Я был лишь тонким его ценителем. Теперь же из меня лилось направо и налево. Скучать не приходилось. Часто мы угарали напролет весь вечер, лишь с небольшими передышками. Однако, будучи открытым и готовым к помощи, я не был открыт людям полностью. Та лавина знаний и раскрывшийся потенциал требовали всяческого сокрытия себя от людей в полном их объеме. И я скрывал их легко и просто. Тем не менее я был готов любому показать дорогу наверх и себя к этому готовил.

Моим новым другом в институте стал Гарик Карапетян. Он был армянином по отцу и русским по матери. Мы сошлись с ним как двое, отслуживших в армии дедов, в море молодежи. Гарик был практичным и обладал цепкой жизненной хваткой. Однако, в плане учебы он был заметно слабее школяров. Но я не давал ему тонуть. Он снимал квартиру в доме напротив моего и мы, часто встречаясь, готовились вместе к занятиям. Гарик был первым человеком, которому я раскрыл свой потенциал. И до этого он поражался моей эрудиции и другим моим ментальным способностям. Взяв из учебника безжизненную фразу, напичканную многоэтажными терминами, я двумя-тремя фразами вдыхал в нее жизнь и отдавал ему. Он при виде такой трансформации приходил в изумление. "Миха, ты гений",-говорил он. На подобные обращения я тогда почти не реагировал. Конечно они мне не нравились, но я старался человека принимать целиком. Путь, который я прошел до своей вершины, подсказывал мне обращать внимание к индивидуальности каждого человека и криводушие -"Миха"-я тоже восприниал как индивидуальность. Таким уж был мой взгляд. Тем более, что ему способствовало и самоотречение и самоотчуждение, помогшие мне подняться на ту вершину. Тогда я еще не знал об отказе от пройденного.

Не менее поражался Гарик и моей незаметности на людях. Своей образованностью я мог бы быть интересным собеседником любому профессору, а способностями -незаменимым преподавателем или сотрудником любой научной лаборатории.Но единственное, что я себе позволял для поддержания общения и самовыражения - был юмор. Его мне хватало и для авторитета и для имиджа.

Через месяц после просветления я сделал для себя открытие, с которым в тело полилась сила."Если прошлое, настоящее и будущее происходят в настоящем,-думал я, глядя на себя,-значит каждая часть моего тела, как и любой другой предмет находятся сразу в трех временах". А так как я мог видеть себя одновременно со всех сторон, это открытие перевело мне организм к новому качеству, замкнув мою энергосистему. Из восторженного юноши я, благодаря этой, наливающей меня силе, начинал превращаться в зрелого мужа. Отношения с Вадиком стали исчерпываться. Друзья детства были заняты производством и своей жизнью. У каждого была своя дорога. Я же чувствовал, как что-то зовет меня куда-то.

Группа А

Кроме нас с Гариком в группе было еще 9 парней и 24 девушки. Парни все были из области. Городских было только двое. Основной косяк армейцев собрался в параллельной нашей - группе "Б". В ней были и мои сотоварищи по ПО: Толя Страхов, Витя Голуб, и Игорь Карелин. Среди армейцев есть чувство плеча. Выделяться сильно там не принято. Выделяются там лишь спонтанно сильные и сильно талантливые личности. И то в свою меру. С молодежью же дело обстоит сложнее. Здесь крику больше. Нас с Гариком, впрочем, он не задевал, так как каждый из нас знал свое место.Но у меня спокойствие продолжалось недолго. Наш профорг группы Паша Краснов был такой выделяющейся личностью. Отличался от большинства он не только своей эрудицией и интеллектом. Он умел их и подать. И любил делать это он очень сильно. Не меньше, чем открутиться от неблагодарного общественного дела, которых в любом институте -пруд пруди.

– Какой бессовестный!-говорил я дома Гарику.
– При такой голове -такой человек.

Гарик, со временем понявший, что мои познавательные способности исчерпывают не только научные данные, был очень аккуратен со мной в обсуждении людей.

– Да, да,- поддакивал он.

Краснов крутился в общежитии и имел и там связи и авторитет и порой списать задание или проконсультироваться Гарик мог и у него, и отношения с ним Гарик поддерживал. Но у меня он брал больше.

– А ты знаешь,-сказал он мне как-то,-почему Шепетов ходит в институт таким помятым?

– Почему?

– Потому что он часто и не уходит оттуда. Пашка его шугает в общаге, и тот ночует в пустых аудиториях института.

У меня волосы встали дыбом. Юра Шепетов - миловидный мягкосердный парень, шахматист.

– И это дерьмо -наш профорг? Эта информация была информацией наверняка. Даже если бы она не соответствовала действительности, Паша переступал свои обязанности в другом. Как профорг Паша имел на руках бесплатные талоны на питании в профилактории, куда по ним ходил есть он сам и водил своих далеко не больных и не из бедных семей студентов. На занятия он заспанный, порой и плохо причесанный, приходил, в основном, ко второй паре. С общественных дел, типа уборки улицы, он демонстративно уходил, отбоярившись от нашего комсорга Иры Гладышевой очень инициативной и ответственной девушки. И все бы еще ничего. Но он своим "я" начал подавлять здоровое начало в группе. Его влияние легко представить, когда после гулянки (а так часто и бывало) он заявлялся на вторую пару, отсидев которую и повставляв на удивление умные дополнения и вопросы (с сальностями молодым преподавателям), если третьей парой была лекция, отправлялся в профилакторий со своей шарашкой. Парни в группе кучковались возле него. Он был и их кормильцем и мозговым центром. Девчата поутихли.

Что мне было делать? Подавляя здоровое начало в группе, он подавлял и мен

залось это непростительной слабостью. Паша же мог и нашему куратору преподнести меня в невыгодном мне свете. Нужно было что-то делать. Мне надо было выходить из подполья. К тому времени меня начал давить не только Паша. Чувствуя, что при своей принципиальности и деловитости я, бездействуя по отношению к Краснову, проявляю при этом слабость, Гарик все чаще стал подсаживаться на лекциях к нему. "Могу же я поддерживать с ним человеческие отношения, хоть он и такой", - читал иногда я безмолвные ответы в его глазах. Ко мне же он начал относиться снисходительно. Я, высушив прежние реки отдаваемого, наблюдал за ним, не меняя тона. Однако, основным прессом для меня была информация, изобиловавшая на нашем факультете: