Страшной оказалась только боль. Она была круглосуточной и несколько лет круглогодичной. Перекантовавшись день в институте, рожая остатки своей былой эрудиции и ложась вечером в 10 спать, я, сжавшись и ворочаясь от одиночества и нестерпимой головной боли, впадал в забытье в 2 ночи. Просыпаясь в 4-5 утра, я молил Бога о скорейшем наступлении дня, чтобы, хоть и усиливая свою боль в общении с людьми, забыть об одиночестве и безысходности. Помощи мне ждать было неоткуда. Обратиться в психиатрическую больницу? В нашем небольшом городе это значило бы "по секрету всему свету" и конец моего имиджа и, может быть, не только его. А так у меня оставался только он. И терпение. В основном ангельское. И наоборот. Единственный промах в отношениях с Красновым я допустил, обозвав его, увидя менжевания большинства: "Да что вы думаете?
– спросил я.
– Разве вы не видите, что это дерьмо?" Я тяжело переживал свою ошибку. Она закрывала мне худой мир между нами и мое прямое влияние на него. Спустя 2-3 дня после комсомольского собрания я, набравшись сил в перерыве между лекциями, принес ему свои извинения. Но мне надо было продолжать лидировать хоть как-то. На 23 февраля девушки нас поздравили. Приближалось 8 Марта. Паша в мужском коллективе принимал позу отвергнутого лидера, а в группе-мальчишки-эгоиста. Непоздравление девушек чревато и весомо сказывалось лишь на моем имидже. Да и простой долг вежливости говорил мне о необходимости брать инициативу в свои руки. Наиболее авторитетным и общительным парням я предложил, объединившись, что-нибудь организовать. Они с удовольствием подхватили эту идею. Немного подумав, мы решили организовать чаепитие, танцы, а начать вечер сценкой. Олег Канарский переодевался девушкой, я, одетый ковбоем, вводил "ее" в комнату, сажал на стул и пел песню группы "Динамик":

Ты любишь ананасы и бананы,

И обожаешь песни Челентаны.

Ты принимаешь солнечные ванны,

И на тебя глазеют хулиганы.

Ты любишь шоколадные конфеты,

И куришь дорогие сигареты.

Ты не читаешь книжки и газеты,

Зато меняешь часто туалеты.

О-о-о-о, твоих грехов не перечесть.

Твоих грехов не перечесть.

Сегодня ты мне нравишься такая как есть.

Сегодня ты мне нравишься такая как есть.

А завтра можешь надоесть.

Как эти логарифмы.

Как сладенькие рифмы.

Мы остались на высоте положения.

Как-то я зашел к Павитрину и поделился с ним своей болью. Тем, как меня подвела группа. По крайней мере, я так считал. От его презрительного взгляда мне стало больно.

Приближались экзамены. Я с ужасом ожидал их начало. За зиму многие успели узнать, что я "довольно эрудированный юноша". Было глупо скупиться на знания, когда, ничего не теряя, ты мог изменить оценку контрольной товарища или поздним вечером в читальном зале приблизиться душой к незнакомому человеку. Это было так романтично. Сейчас же мой общественный имидж рос, а внутренний падал. "Что-то будет"-думал я, чувствуя, что простоту и легкость ответов должна будет сменить армейская находчивость вкупе с изворотливостью. Противно это было делать, но выбора у меня не было. Это была борьба за существование. Сессия была сдана. Как я пролез через нее и как пролезал через через 4 другие, я с трудом понимаю. Ведь помимо сдачи гор зачетов и ответов на горы вопросов мне предстояло всячески скрывать что в действительности у меня внутри. Внутри же у меня неотвратимо нарастал комплекс собственной неполноценности. С одной стороны спихнуть с высоты побывавшего на ней сложно. Но мне ведь и подпереть себя было нечем. Я весь был в боли, которая и выполняла эту подпирающую функцию. Я научился и привыкал, уходя в себя, растворяться в ней, забывая о своей самооценке и становясь равнодушным к своему общественному имиджу.

Летняя практика состояла из двух этапов-внутри города и с выездом за его пределы. азбившись на бригады, мы замеряли температуры воздуха, почвы, скорость ветра, отчитывались по номенклатуре /систематизации названий/ облаков и способности применять эти знания на практике. После, на камеральной обработке, мы обрабатывали данные и составляли картину климата отдельных городских районов и в целом города. Все шло нормально, кроме одного: Паша Краснов, распределенный в мою бригаду,"шарил"- избегал работы. Я, как бригадир, предупредил его дважды. Его действия приобрели скрытую форму с приготовленными отмазками. Больше я не стал предупреждать. После землеведения мы приготовились к поездке в Свободненский район за 100 километров от города. Там нам предстояла практика по картографии. На предварительном собрании после инструктажа преподаватель-фронтовик Георгий Александрович Груздев обратился к нам:

– У кого есть вопросы и предложения?

– Я настаиваю на снятии Краснова с практики,- сказал я.

– Мотивы?

– Я - бригадир, армеец.Он-профорг, не служил. Сознательно отлынивает от работы. Я предупреждал его дважды. Не помогает. Если не могу заставить его работать я - из группы не сможет сделать это никто. Ваше же распределение его в одну из бригад автоматически означает работу всех остальных ее членов за себя и этого бездельника. Поэтому я настаиваю, на том, чтобы вы отстранили его от практики.

– Все так считают?- форма вопроса показывала, что чувства Георгия Александровича на моей стороне. Я перевел дыхание.

– А, пускай идет к нам в нашу бригаду,- раздался тут голос Гарика. Он не был в своей бригадиром. Это место занимала Ира Колмакова. Гарик же с багажом своих знаний и армейской находчивостью занимал в своей бригаде позицию, аналогичную Паши Краснова в моей.

– Гарик, не понял, почему это ты подаешь голос?
– начал было я.

– Не надо мне рот затыкать. Понял, да?-загремел на меня он.

– Не понял?
– полностью развернулся к нему я.

– Не надо ссориться,-раздался голос Георгия Александровича.
– А что скажут остальные члены бригады?

– А, пускай идет к нам,-сказал Вадик Гитько.

– Ты видишь, что тебя никто не хочет брать на поруки?-сказал Георгий Александрович Краснову.
– Учти, это, скорей всего, твой последний шанс исправиться.

На этом собрание и закончилось. Все вышли в рекреацию. Я кипел от поступка Гарика. Он был сделан и для доставания меня. В холле, подойдя к Гарику, я в упор громко спросил его:

– На каком основании ты замолвил за Краснова слово?

Все повернулись к нам лицом.

– Миха, Миха, кончай, жалко же парня, сам пойми.

– Не-ет. Кукушка хвалит петуха. Ты сам знаешь кто ты.

Повернувшись, я вышел на улицу. Следом выбежал Гарик.

– Миха, зачем ты так, жалко же парня, давай разберемся.

– Я знаю кто я, ты знаешь кто ты. Какие могут быть еще нерешенные вопросы?

Посмотрев на меня, больше он не сказал ни слова.И мы поехали на практику.