Вскоре после выписки я зашел к Павитрину на работу.

– Какой диагноз?
– поинтересовался он.

– Шизофрения.

Его улыбка обожгла меня.

– Да ты просто раскрылся.

Я почувствовал, что, похоже, он прав. Я действительно был каким-то раскрытым, а во время психоза вообще чувствовал себя прозрачным. Как же закрыться я не знал. Раз он говорил это, значит, он знал. Значит, и мне нужно обрести энергетическую защиту от людей, в которой я бы чувствовал себя в безопасности. Эта задача стала моей целью.

По окончанию отпуска в начале июля матушка уехала на Сахалин. Вскоре я встретил знакомого парня, предложившего мне ночную работу в коммерческом киоске. Ночь с напарницей, проведенная мной на положении практиканта, отвернула меня от киоска, хотя это было и романтично. Обстоятельствами, отвернувшими меня от романтики, стало нежелание подчиняться парням, бывшими не всегда вежливыми - моим начальникам, как и остаточные проявления действия нейролептиков. Несмотря на заторможенность мышления, я легко сбивался на мысленные посылы покупателей, если не сказать, что я собой отражал все содержимое души собеседника, что мешало мне считать деньги, и несло опасность быть обсчитанным теми, кто, имея гармоничную для себя душу, умеет отключать совесть. Сестра, видя мои настроения, предложила мне пойти работать грузчиком за те же 2 тысячи, что и в киоске, к нашей соседке - тете Гале Запорожец - Фединой маме, работающей в коммерции. У нее я работал три дня, пока не почувствовал себя не на своем месте. Я работал через силу, едва таская ящики с напитком. Тогда сестра, заняв у знакомых денег, собрала мне партию товара и отправила меня с ним на Сахалин.

Нерестовая речка текла сразу за огородом. На следующий день после приезда я, стоя на мосту, сверху смотрел, как идет на нерест горбуша, и как мальчишки ловят ее на перекате сачком. А также как одна рыбина сама выскочила на гальку островка.

Поездка на море принесла мне еще больше впечатлений. Было пасмурно и ветрено. Я шел по кромке прибоя. Зная, что где-то здесь должна быть речка, я искал ее присутствие. Неожиданно в нескольких метрах от меня очередная волна схлынув, оставила на песке биться десятка два горбушин. Я опешил от такого зрелища.Но тут же понял что это и есть речка. Прибой набил бровку, и вода устья реки уходила в песок. Редкая сильная волна, которую караулили тысячные косяки рыбы, чьи спинные плавники я разглядел через минуту, достигала слияния с речушкой, делая глубину ее фарватера 10-15 сантиметров при ширине устья 1,5-2 метра. Это становилось иногда причиной рыбного столпотворения в устье. Поймав себе три рыбины, я пошел к машине, чтобы не встретиться с рыбинспекцией. Домой я вернулся, с недоумением вспоминая слова лечащего врача о пятилетнем приеме нейролептиков: я почти на ногах был уже через месяц, в то время как побочный эффект лекарств делал меня больным от одного психофизического состояния во время их приема.

Когда я приехал домой, на Сахалин засобиралась сестра. Она ехала с напарницей - дочерью матушкиной знакомой - девушкой лет на 5 моложе меня со стойким нордическим характером. Собирались они у нас. Когда я пришел домой и увидел ряды сумок, я кинулся помогать напарнице сестры их перетаскивать.

– Поставь на место, будет всякая бестолочь трогать мои вещи,сказала мне напарница. Сестра в этот момент была на кухне.

– Ой, да ради Бога, - сказал я и ушел в другую комнату. Как поступать дальше по отношению к ней, да и к себе, я не знал. Нанесенный удар болел, и я не знал, кто теперь я. Может, я действительно бестолочь. Но я не хотел сделать ничего плохого, и можно было мне сказать помягче, если я что-то делал не так. Если бы мне показали мою глупость, я бы безоговорочно согласился бы с тем, что я - дурак. Но просто нанесенный удар болел, накапливая силу для ответного удара. И тут ко мне пришла мысль. Если я ее сейчас убъю под давлением эмоций, мне ничего не будет - попаду только на некоторое время в больницу. А она, зная о том, что я лежал в психиатрической больнице, позволяет себе такие слова в мой адрес. Значит, дура она, а не я. С этой мыслью я успокоился.

Через год мы с ней даже, можно сказать, подружились, если бы у меня была гарантия, что подобных выражений в мой адрес не повторится, и я с удивлением открыл, что с ней, как сказал Аркадий Райкин, "...очень, очень можно... поговорить. О природе, о поэзии и о вас, женщины". Но извиняться передо мной она так и не стала - отхихикалась. До близости дело не дошло, слава Богу. Остановило одно ее выражение.

У сестры были проблемы в общении с одним человеком. "Он хочет, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним." В наших многочисленных выяснениях отношений я видел, что сестра стремится к тому же. В том, что она стремится к этому, я видел не желание отстоять спор со мной, а ее желание закрыть свою душу передо мной. Не дать моему интеллекту высчитать ее. Забрать всю сказанную ею во время разговора информацию назад. "Ты не бери для себя то, что не твое", - сказал я ей однажды, когда отношения были доверительные. Я имел в виду методы общения того человека. Она меня не поняла, как я понял позднее одну ее эманацию, но в этот момент я был уверен, что говорю понятно, и она ничего не переспросила.

Они уехали. Я остался один. Комплекс неполноценности у меня оставался от того, что я не чувствовал уверенности при общении с людьми. Я не знал, как с ними общаться, в то время как само посещение мной больницы я не делал особенной тайной. Иногда сам говорил это для того, чтобы в случае непонимания меня человек не делал радикальных выводов. Все остальные комплексы тоже отсутствовали, в то время как люди часто в штыки воспринимали мои советы для устранения их промахов, неделаемого или несовершенств.

Для устранения этого своего комплекса я пошел работать грузчиком в продовольственный магазин. Тем не менее за три месяца работы никто из коллег не определил мое недавнее посещение, в то время как я не был тихоней. Зная свое место, я, тем не менее, "не помнил ни чинов, ни имен", если в чем-то, даже в обращении начинал чувствовать унижение или подавление. Правда, не могу сказать, что у меня внутри было также гладко, как и внешне. Моя психофизическая система была разомкнута. Иные, сказанные мной слова, разом меняли весь мой гомеостаз и мне, несмотря на ситуацию, приходилось, не подавая виду о своем самочувствии, продолжать работать или общаться. Один раз, правда, придя на работу, я предупредил мою заведующую в том, что я могу потерять сознание и, если это случится, чтобы они не пугались. Я чувствовал повышенную слабость. Когда же после этих слов я почувствовал еще и страх женщин за то, что это может случиться, я поспешил их успокоить, сказав, что я ошибся. Женщины успокоились. После этого я решил надеяться только на себя.

Эта разомкнутость вместилища духа часто случалась при зимних работах на улице. Здесь выручал общий настрой на самооспартанивание или, если терпеть не было сил, избавляясь от последних комплексов, приходилось вести себя естественно ситуации - на втором дыхании. Комплекс неполноценности продолжал подпитываться и тем, что я не мог дать ответы на все, что переживал, хотя переживания эти давали мне паранормальный опыт для понимания и других встречаемых явлений, часто не были неприятны или неинтересны. Точнее, мое отношение к ним было как у простого человека: если человек здоров - ему все здорово. Все зависело от моего самочувствия.