Всю эту зиму у меня было чувство, что еще не скоро освобождение моей души. Хотя иногда казалось - вот-вот. Я не мог понять, в чем причина этого. Я жил практически в полной праведности. В ноябре у меня была одна интимная близость со знакомой девушкой, и на этом все и закончилось. На сексе я не был зациклен, несмотря на приливы этого желания. Я чувствовал, что все кроется в психике. Не потому, что она больная в плане отсутствия ума или несдержанности. Эти мои качества у меня не менялись. А потому, что я чувствовал, что то, что делало ее больной, было впечатано в нее вместе со здоровой тканью. Слито в одно целое. В один конгломерат. Это чувство цельности с больным не могло нести ощущение здоровья. На сексе я не был зациклен, тем не менее эти проблемы у меня в виде желания, которое я не мог свободно разрешить естественным путем, у меня были. Как я понял спустя несколько лет, в моей психике перемешались проблемы детства и юности, и я опять был крайне нерешителен в сексуальном плане. В первый же вечер после моего первого дня работы девчата моей смены, с которыми мы уже подружились, обступили меня с желанием договариваться на вечер насчет гулянки, но я попятился от них, вызвав у них дружный смех. У меня сработал детский страх от нарушения принципа "что такое хорошо и что такое плохо". То, что они хотели, с детства мне было впечатано как плохо.

К середине зимы я стал чувствовать удаление от болезни - необратимость выздоровления, так как психика начала очищаться. Но одновременно я зашел в тупик. Семь лет назад я помнил всю сказанную мной информацию, и она мной во время разговоров подавалась под определенным углом, позволявшим мне не привлекать к себе излишнего внимания и не показывать всех своих знаний. Сейчас же я этого не мог делать по двум причинам. Во-первых, к моменту осознания мной возникновения этой проблемы я уже успел самым разным людям нарассказывать самую различную космическую, т.е. всеохватную информацию, то есть учитывать отношение к себе людей я не мог. То есть я встал перед необходимостью менять свой духовный уклад, не будучи еще собой. И я обратил свое внимание в недавнее прошлое. Если, рассказывая всю эту информацию, я ее забывал и прекрасно обходился без обдумывания, то что мешает мне продолжать это делать сейчас.

Но после этой возникла и еще одна проблема: я переживал постоянно меняющиеся мозаики каких-то видений, которые не имеют для просто на них смотрящих никакого смысла. Видения конкретных знакомых людей и родственников возникают из-за того, что энергетические слои этих людей, окружающие больного при помощи образного мышления создают полные или неполные зрительные их образы или посредством голосов сообщают ему ту или иную информацию мне от их имени или ту, которой они обладают в жизни, что убеждает больного в реальном присутствии этих людей. Расширение сознания, к которому неизбежно ведет психоз, дает ему ощущение "мира в себе", и наоборот, его ощущение себя в центре событий. По крайней мере тех, что протекают в его психике в ходе развития психоза. Когда вы видите на себе полевой филиал, например, Андрея, который относится к вам так же, как и к себе, к этому филиалу вы будете относиться так же, как к самому Андрею, т.к. то, чем вы относитесь - ваше внимание и этот филиал - это одно и то же.

Вечерами, когда я ложился спать, по утрам иногда, и когда я ложился и в течение дня, в моей груди в районе сердца происходило какое-то "перещелкивание" полевых тяжей, присоединяющихся к сердцу. Такое происходило и в психозе и тогда те переживания, которые несли они мне, я относил на счет сопереживания с теми людей, эманации которых несли эти тяжи. Чувства сопереживания с теми людьми эти тяжи несли и сейчас. Только опыт прошлого - попадания в больницу - направлял мою мысль на то, чтобы я не утверждался в этой мысли, несмотря на то реальное чувство, которое эти перещелкивания несли. Сидя вечерами у телевизора, я замечал, что мое правое полушарие словно открыто во внешний мир через внутренний в направлении спины. Мое внимание, уходя в его глубину не встречало на своем пути никаких границ. Ничего особенного на своем пути я не видел кроме серой дымки и каких-то непонятных очертаний, но все эманации, присутствующие в нем, несли живые эманации Павитрина. Помимо этого, я чувствовал ткань правого полушария как бы разбитой от психоза. Она выглядела "измохраченным" полем брани. Но те эманации были свежими, реальными. Их реальность продолжала оставаться такой, что любое, малейшее движение в полушарии я мог относить на счет Павитрина.

Тогда в себе я чувствовал и то, как сейчас вижу живут люди, считающие свою жизнь стоянием на ногах или самостоятельностью. Я периодически чувствовал, что вишу где-то в своем теле в вечности и в пространстве, и во времени. Что человеческая жизнь - это мост, если в ней жить чужой головой или догмами своей. Но это Абсолют и счастье, если ты умеешь брать от нее все, также как и отдавать с умом. Это висение над пустотой было созвучно словам Лао-цзы: "У всех людей есть почва под ногами, лишь подо мной -текучая вода".

Йог с уверенностью может утверждать только одно - "я есть". Потому что внешнее , как и чье-то внутреннее имеет свойство изменяться. Способность же не думать дает мгновенные ответы на любые вопросы. Рассуждения же о том, что что-то было бы хорошо, а что-то есть плохо для йога, живущего в настоящем - пустая трата энергии и времени. Смысл он видит лишь в действии - духовном или материальном. Именно эта культура мышления и ее утверждение - "делай как я", обязана появлению выражению "я не думаю, значит я существую". Созвучно ей и выражение, часто трактуемое как интеллектуальный леденец древних "я не знаю ничего, потому что знаю все", которую для утверждаемого мной лучше читать наоборот. Точно также в настоящем жил и я, а разговоры о прошлом и будущем для меня, имели смысл только в случае, если они вели к каким-то действиям в настоящем.

Я ощущал какую-то ассиметрию в общении практически со всеми людьми. Если что-то говорили они, говорить от себя я уже не мог или точнее не имел права. Если я начинал говорить,то в лучшем случае вызывал у них лишь сожаление. Я хотел поделиться с ними информацией, могущей оказаться для них полезной, но их настроение внушало мне молчание. Приходилось проявлять сожаление мне. Я недоумевал:неужели трудно спокойно выслушать человека? Неужели трудно принять в своем сознании не только свое, но и другое, и третье? И то что говорят они, и то что говорит их собеседник. Для меня было очевидно,что люди бояться отрицательной энергии своего собеседника. Но для меня очевидно и то, что, если я ее как-то вследствие своей болезни излучаю, один или даже два раза ее можно без вреда для себя принять, вернув ее в первый раз тому, кто ее из себя из себя излил в виде предупреждения, а после второго раза объяснить, что он потерял доверие и пусть не обижается за издержки в отношениях за счет его самолюбия. Это была система, предложеная мною, она научно объяснима и реалистична. Если душа имеет две оболочки защиты, то 2 случая обмана их исчерпывали и неприятие обманщика в третий раз вполне обосновано.

Не мог понять я и другое.Иногда собеседник начинал заводиться, считал, что я отнимаю у него много души в виде информации, которую он мне сам отдал в ходе разговора. Я начинал выкладываться душой, вкладывая ее в каждую последующую фразу, чтобы успокоить человека, но тщетно. Я видел, что он отдавал сказаное тому, кем он меня представлял, а не тому, кем я чисто внешне начинал казаться ему после очередного вопроса или фразы (или, может быть, излучения от нее идущего). Но сам я внутри себя не менялся, не меняя и своего отношения к собеседнику. Я чувствовал после этого, что мне лучше уйти. Показывая человеку свою открытость, я говорил ему" до свидания " и в редких случаях слышал в ответ то же. Человек хотел разделить отношения на" твое" и "мое", я предлагал сделать это по-человечески, но он меня не понимал.