Но такие различия определенно существовали, даже в одной семье. Родители всегда говорили (и сейчас говорят) педиатрам, что тот или иной ребенок болеет чаще своих братьев и сестер. В классе или в детсадовской группе учитель всегда знает, кто из учеников более восприимчив к микроорганизмам, чем его сверстники, – одни дети чаще, чем другие, отсутствуют по болезни. Как мы уже видели, небольшая подгруппа детей берет на себя больше половины инфекционных заболеваний всей популяции.

Даже в ту давно ушедшую эпоху, на которую пришелся мой научный дебют, существовали ученые и наблюдатели, обращающие внимание на эти различия в восприимчивости. Рене Дюбо, знаменитый американский микробиолог и интеллектуал, описывал, как хозяин (то есть человек), патоген (причина заболевания, обычно бактерия или вирус) и окружающая среда взаимодействуют в трехкомпонентном экологическом процессе. В этом процессе здоровье или болезнь зависят от равновесия между устойчивостью хозяина, вирулентностью болезнетворного агента и особенностями окружающей среды, таких как питание и чистота воздуха. Сам Джон Кассель написал знаменитую статью, в которой он делился своими наблюдениями: «Показательно сходный набор социальных условий характеризует людей, которые заболевают туберкулезом и шизофренией, становятся алкоголиками, попадают в неприятности и кончают жизнь самоубийством». Общим во всех случаях, утверждал Джон, было маргинальное положение в обществе.

Таким образом, несколько провидцев уже начали понимать, что обусловленная конституцией или врожденная способность человека, столкнувшегося с вирусом, строить иммунную защиту играет важнейшую роль в последствиях этого воздействия и превосходит роль самого вируса. Заболеет ли человек или останется здоровым, зависит от критического равновесия между вирулентностью патогена и защитой хозяина.

Мало того, немногочисленная группа ученых стала подозревать, что устойчивость хозяина к инфекционным агентам не просто зависит от питания, радиации, медикаментов или токсинов – это все физические факторы. На эту защиту могут оказывать реальное влияние также характеристики социально-эмоционального окружения. Другими словами, социальные отношения и сопровождающие их эмоции способны воздействовать на здоровье человека.

Вот это была по-настоящему возмутительная идея! Как такое возможно, чтобы бесплотные и невнятные факторы, например «стресс», «социальная изоляция» или «одиночество», могли проникать в физическое тело и изменять способность человека защищаться от инфекции при помощи иммунных процессов? Это действительно странно – ведь в ту же фантастическую компанию, возможно, попадают иглоукалывание, молитва за другого человека и медицинский гипноз.

Однако за многие годы обоснованность каждого из этих методов была подтверждена в той или иной степени. Сейчас даже появились вполне уважаемые ученые, которые изучают стресс, иммунитет и заболеваемость, проводя серьезные эксперименты с участием людей и животных. В духе ранних исследований Уолтера Кеннона, посвященных влиянию стресса на физиологический гомеостаз (равновесие или благополучие) организма, такие ученые, как Лоуренс Хинкль, Ганс Селье и Гарольд Вольф, начали систематически изучать связь «стрессовых событий жизни» с острыми и хроническими заболеваниями, равно как и зависимость физического заболевания от душевного расстройства. Другие, например Роберт Адер, использовали мощные экспериментальные средства, чтобы рассмотреть, зарегистрировать и измерить то пагубное влияние, которое стресс оказывает на иммунную защиту человека и животных, делая хозяина более уязвимым к воздействию бактериальных и вирусных возбудителей. Таким образом постепенно накапливались обоснованные научные доказательства (в основном полученные при изучении взрослых пациентов) того, что стресс и неблагоприятные события в той или иной степени влияют на предрасположенность человека к острым и хроническим заболеваниям.

На фоне этих скандально новых представлений мы с коллегами задумали исследование, которое специалисты по инфекционным болезням Института детского развития при Университете Северной Каролины проводят в отношении респираторных заболеваний. Мы предложили изучить возможную роль семейных стрессоров в качестве факторов риска респираторных заболеваний у детей дошкольного возраста. Надо отдать должное педиатрам в 1975 году – этот проект одобрили. Мы приступили к работе с огромным энтузиазмом и без малейшего представления о том, куда мы идем.

Мы внимательно изучили данные 58 детей дошкольного возраста из Чапел-Хилл. В основном это были афроамериканцы, одинаково бедные. Мы просили их родителей вспомнить недавние волнующие «жизненные изменения», например развод, смерть бабушек и дедушек, финансовые проблемы, и периодически обследовали детей в поисках клинических и лабораторных признаков респираторных инфекций. Многие беседы врезались мне в память. Потягивая сладкий южный чай, я разговаривал с родителями в мрачных душных гостиных, где воздух освежал только переносной вентилятор. Когда дети подхватывали инфекцию, мы брали из носа ребенка посев для выделения бактерии или вируса и тщательно оценивали тяжесть заболевания, используя опросный лист с перечнем симптомов и физических признаков.

В 1977 году мы опубликовали статью в журнале «Педиатрия» и сообщили результаты своего годового исследования. Выяснилось, что семейные стрессоры были важным прогностическим фактором и для средней тяжести, и для средней продолжительности респираторных заболеваний. Мы составили список пунктов «семейного распорядка», который, как предполагалось, мог уравновесить последствия стрессовых изменений. Оказалось, что воздействие стрессовых событий в семье на тяжесть и продолжительность болезни ослабевало, если родители и дети придерживались неизменного, установленного порядка. Иными словами, последствия стресса были не такими выраженными у тех детей, в чьей семье сохранялся предсказуемый, неизменный повседневный распорядок.

Это первое опьяняющее погружение в эмпирическую науку и изучение новой гипотезы оказало неизгладимое влияние на мою личность и воображение. Хотя изначально я намеревался вести традиционную жизнь практикующего педиатра в малообеспеченном районе (и это намерение горячо разделяла моя молодая невеста), я внезапно обнаружил, что некое течение несет меня прямо в объятия академической медицины, в область создания знаний, а не их использования. Меня влекло к жизни в самой гуще зарождающейся науки о том, как социальные и эмоциональные впечатления детей влияют на их физические тела. Годы спустя, вспоминая, как моя карьера набрала уже не зависящий от меня момент движения, я часто вслух размышляю со своими студентами и практикантами о появлении моего лозунга: «Твоя жизнь – не твое дело».