В некоторых особых экспериментах мы также использовали следующие приемы:

• В конце сеанса исследования реактивности включали пожарную сирену, которая будто бы срабатывала из-за чайника с кипятком для приготовления какао (неожиданная, возбуждающая проблема). Сразу после этого ребенка успокаивали и говорили, что никакого пожара нет.

До и после этих проблемных заданий помощник исследователя читал ребенку успокаивающую сказку, соответствующую его возрасту, чтобы снять показатели в спокойном состоянии и сравнить их с предыдущими. Чтобы получить значения реактивности, мы использовали показатели, характеризующие и систему кортизола, и систему «бей или беги», наравне с показателями, специфическими для каждой системы. Примером первых служит давление крови, на которое оказывают влияние обе системы, а последних – уровень кортизола в слюне (он очень близок к уровню кортизола в крови), а также реокардиография, которая показывает изменчивость частоты сердечных сокращений (и функцию парасимпатической ВНС) и точный расчет времени сердечного цикла (показатель активации симпатической ВНС).

Незнакомый взрослый тестировал ребенка в соответствии с протоколом исследования реактивности на стресс. Ребенок выполнял серию заданий, вызывающих умеренный стресс, а в это время исследователь наблюдал реакции систем кортизола и «бей или беги».

Не составляло труда собрать образцы слюны для измерения кортизола: каждый ребенок на планете мечтает плюнуть в любой момент и в любых обстоятельствах. Это результат постоянных родительских замечаний: «Не плюйся!» Ни в одном из наших исследований, включавших сотни детей в возрасте от трех до восьми лет, мы ни разу не сталкивались с проблемой получения образца слюны – обильного, пенящегося и очень шумного образца.

Совершенно другая история выходила с измерением сердечно-сосудистых показателей реакции «бей или беги», или вегетативной функции. Нужно было получить электрофизиологические данные от сердца в течение нескольких минут. Мы прикрепляли электроды, смазанные гелем, к груди, спине и лодыжке ребенка, измеряя в миллисекундах точное время электрических явлений, которые происходят в сердце, качающем кровь к легким и телу. Прикрепление оборудования, тестирование системы и измерение естественной тревожности ребенка в соответствующих экспериментах занимало от 10 до 15 минут. Семи- и восьмилетних детей удавалось уговорить и развлечь историями про астронавтов, которых подобным образом обследуют перед полетом в космос. Трех- и четырехлетних не так легко было увлечь рассказами о доблестных рыцарях космоса. Для них требовались медленные движения, успокаивающие слова и постоянное подбадривание.

Даже на этой стадии эксперимента внимательный наблюдатель отмечал различия поведенческих и эмоциональных реакций разных детей на незнакомые действия. Эти различия, как мы с вами увидим, стали еще более очевидными на том уровне физиологии стресса, который должны были отразить все разработанные лабораторные процедуры.

Как и многие исследователи, мы с Эбби сначала провели все эти измерения на наших собственных детях, благо они были как раз в подходящем возрасте. Моя шестилетняя дочь Эми любезно согласилась стать «морской свинкой» в папиных экспериментах по изучению реактивности на стресс. Ее согласие, безусловно, щедро вознаграждалось подарками и призами. Эми попала в группу более реактивных детей. Хотя она не была настоящей орхидеей, но ненавидела, когда носки сбиваются и образуют «морщинки» в ее ботинках, терпеть не могла «кусачие» свитера и была очень чувствительна к эмоциональной окраске и интонации хоровой музыки.

Мы в конце концов пришли к изучению именно такой восприимчивости, которая была характерной особенностью поведения и восприятия других детей (названных нами впоследствии орхидеями). У этих детей наблюдалась более выраженная нейробиологическая реакция на лабораторные стрессоры. Более реактивные дети, иногда с повышенным риском – попадающие потом ко мне на прием, – также обладали особой, часто осложняющей жизнь восприимчивостью к естественно возникающим проблемам повседневной жизни. Они же были предрасположены к чрезмерной реакции на сложные или подавляющие социальные условия. Таким образом, я подошел к изучению эволюционных и медицинских последствий преувеличенной реакции на стресс – физиологической территории, на которой обитала моя собственная любимая дочь.

На стадии «настройки» наших лабораторных экспериментов по исследованию реактивности мы долго подбирали разные задания, показатели сердечно-сосудистой реакции, группы детей различного возраста. Когда мы находили подходящий набор заданий и надежный комплект показателей (которые работали для детей разного возраста и темперамента), то тут же приступали к систематическому изучению профиля реактивности на стресс у сотен детей.

Сначала мы проверяли только детей от трех до восьми лет, но Эбби обнаружила и зарегистрировала те же основные данные для малышей младшего возраста и даже для младенцев на первом году жизни. Собственно говоря, мы постоянно получали подтверждения, что показатели нейробиологической реактивности в ответ на лабораторные задания очень сильно различались в пределах популяций детей и что их изменчивость соответствует стандартному нормальному (колоколообразному) распределению. Иными словами, большинство детей попадает в середину, а меньшее количество – в крайние значения с обеих сторон.

На графике ниже представлена репрезентативная выборка значений показателей реактивности для систем кортизола и «бей или беги». Как видно, реакции на стресс образуют гладкое, равномерное распределение. Дети-орхидеи занимают верхние 15 % или 20 % значений, а одуванчики – нижние 80 % или 85 %. У детей-орхидей наблюдается более выраженная по количеству, но не резко, реакция на стресс, чем у одуванчиков. Другими словами, орхидеи и одуванчики попадают в то же самое непрерывное распределение, а не образуют отдельные. Не показано, но, возможно, интересно, что наши данные для мальчиков и девочек в равной степени представлены среди одуванчиков и орхидей, на всех уровнях диапазона реактивности. Что более важно, существует большой и непрерывный диапазон значений реактивности в пределах групп детей.

Мы начали применять разработанный заново протокол исследования реактивности на стресс и первое, что обнаружили, – огромную дистанцию между детьми в отношении измеримых уровней реакций на стандартизированные лабораторные задания. Хотя многие дети попадают в центр распределения показателей реактивности, встречалось несколько – обычно от одного до пяти – детей, демонстрировавших поразительно высокий уровень реакций систем кортизола и «бей или беги» на ряд экспериментальных заданий. Подобным же образом мы видели примерно такое же количество детей с заметно более низкой реактивностью – они занимали другой конец распределения. Была ли эта явная изменчивость в нейробиологических реакциях на лабораторные задания той «музыкой», которую мы надеялись найти? Была ли различная реактивность тем фактором, который мог объяснить достоверный уровень «шума» в ранее установленной нами связи между внешними стрессами и нарушениями здоровья и развития? Могли ли невидимые, внутренние биологические реакции на стандартные задания дать ответ, почему одни дети увядают в условиях нищеты и бедности, а другие процветают?