И 5 июня: «Дорогой мой милый друг Люси, ты спасла меня. Я только что пришел после тяжелых и дерьмовых (ооооой!) переговоров. Хотя сегодня понедельник, я почти чувствую, что сегодня уже четверг. Мой резервуар для шуток (другие люди говорят „мозг“) умирает. Сегодня он как бы очень возбужден, но устал. После обеда я взобрался на вершину Эвереста, а поздно вечером скатился на дно Марианской впадины в Тихом океане, слишком много вверх-вниз задень. Однако прямо сейчас я выплыл на поверхность, потому что твое милое письмо – как спасательный жилет… Прости, пожалуйста, мой письменный английский. Я уверен, что иногда тебе кажется, что ты общаешься с папуасом или семилетним мальчиком».

«Кен очень устал сегодня, поэтому работать было трудно», – записала Люси в своем дневнике. Через несколько дней: «Кен… абсолютно измотан – по-моему, самый худший вечер!» Однако такие отношения ее, видимо, не смущали. Мужчина более чем в два раза старше ее, одинокий, пьющий, без друзей и привязанностей, сходил по ней с ума. В тяжелый для его компании период Сузуки тратил тысячи фунтов, проводя с ней каждый вечер. Вместо того чтобы насторожиться, Люси охотно изображала радостную, трепетную и благодарную возлюбленную. И такое поведение хостес считалось нормальным. Более того: являлось ее обязанностью. Нерешительный, порядочный, потерявший голову и богатый, Кен был идеальным клиентом. Если бы она его не поощряла, лишилась бы работы.

Хостес в Роппонги, менеджеры и официанты баров, даже исследователи вроде той же Энни Эллисон, твердили одно и то же: профессия хостес является игрой по четким и строгим правилам, и все – не только девушки, но и клиенты – инстинктивно понимают, где проходят границы. Но вдруг под влиянием одиночества, алкоголя, любви или одержимости рассудок клиента помутнел? Вдруг одна из сторон забыла о правилах?

«Я не согласен с тем, что я безумный, хотя многие люди так говорят, – писал Люси Кендзи Сузуки. – Ладно. Даже если я безумный, я был совсем не безумный с тобой прошлым вечером и никогда не буду безумный с тобой в ближайшем будущем. Не волнуйся! Наверное, скоро ты сама будешь иногда безумная и злая на меня… Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха».

«С момента приезда в Токио до покупки дневника столько всего случилось, – писала Люси. – Прошло только 20 дней. Мы поселились в „помойке“, но постепенно превратили ее в свой дом. Мы пережили тотальное голодание и снова набрали лишние килограммы за счет алкоголя. Мы нашли работу хостес в клубе под названием „Касабланка“. За эти двадцать дней мы выпили столько, сколько не пили за всю свою жизнь…

Эти три недели стали безумно тяжелыми и в эмоциональном плане. Токио – город контрастов. Либо паришь воздушным змеем высоко в небе, либо падаешь ниже самого нижнего уровня… сплошные крайности».

Следующая страница дневника полностью исписана гигантскими, наезжающими друг на друга и по-разному раскрашенными буквами в стиле граффити, складывающимися во фразу: «ТОКИО РУЛИТ».

«Касабланка» работал до 2 ночи либо до последних клиентов. Девушки помогали гостям одеться, неверной походкой провожали их до обитой кожей двери и горячо благодарили в ожидании лифта:

– До свидания, Ямада-сан, до свидания, Имото-сан! Пожалуйста, приходите еще! До свидания, скоро увидимся!

После этого работницы вновь исчезали внутри, меняли платья на повседневную одежду и выпархивали во влажную темноту.

И когда иностранки-хостес выходили из клубов, ночь в Роппонги принимала новый оборот. Перед девушками стоял очевидный и неизбежный выбор. Если пойдешь домой, то успеешь выспаться и что-нибудь сделать: прибраться в комнате, сходить в магазин, пообедать с подругой. Если останешься – будешь пить до рассвета.

У иностранных банкиров есть поговорка: «В Роппонги не знают, что такое один бокал». И Люси испытала это на себе.

«Прошлая неделя была легким безумием, – писала она Сэм. – Почему-то я напиваюсь в стельку каждую ночь, начиная со среды. После работы нас много угощают, а поскольку работаем мы минимум до двух, то даже не замечаем, что уже семь утра, а мы все еще кружим по улицам Токио. Здесь такие классные бары, что просто не устоять».

На перекрестке Роппонги находился «Джеронимо» – тесный, шумный бар, украшенный отрезанными концами дорогих шелковых галстуков, которые пьяные банкиры оставляли там в подарок. Табличка в заведении «Кастильо» предупреждала, что иранцам вход воспрещен, а в качестве диджея там выступал знаменитый Аки с непревзойденной коллекцией записей 1980-х. В «Уолл-стрит» на висящим над баром экране показывали курс акций. Самым развратным клубом считался «Гэспаник», теснейшая дыра для любителей выпить и потанцевать. У хостес наибольшей популярностью пользовалось «Токио спорте кафе», принадлежащее тем же владельцам, что и стрип-клубы «Севенс хэвен» и «Прайвит айз», а также соседний хостес-бар «Уан айд Джек». Глубокой ночью девушкам редко приходилось долго дожидаться угощения выпивкой. В «Спорте кафе», как и в клубах, им платили процент от стоимости вина и шампанского, которыми их потчевали друзья мужского пола. Уволенная из «Касабланки» Хелен Дав некоторое время таким образом и зарабатывала себе на жизнь – зависая в «Спорте кафе» и получая каждую ночь по 50 фунтов вознаграждения за напитки, которыми ее угощали.

Люси любила шумные компании по ночам или ранним утром после работы. Но больше всех ими наслаждалась Луиза.

Однажды в субботу Кен Сузуки повел Люси ужинать. После этого она сидела в интернет-кафе и писала письма, а в полночь встретилась с Луизой. В «Джеронимо» оказалось полно знакомых лиц. Девушки пили шоты с чистой текилой. Луиза вскоре дошла до кондиции и завязала разговор с человеком по имени Карл. «Потом мы отправились в „Уолл-стрит“, – писала Люси в дневнике, – где ночь постепенно превратилась в тихий ужас».