– Да. Вернулся в Институт, работает... Книги пишет... Вот, я в газете прочитала - у него новая книжка выходит.

– О чем книжка?

– А о чем он может? О себе - любимом. О том, как его на выборах обманывали. Бедного, несчастного. А он, бедный-несчастный, после выборов сразу в Лондон улетел. Ты знаешь об этом, Гоша?

– Что-то слышал. Я, признаться, не слежу за ними, за небожителями этими. Неинтересны они мне. Вот Толю жалко, верно. Это реальность. Печальная реальность. А все прочие, - Крюков махнул рукой, - все эти Гречи, генералы, мэры, губернаторы...
– не моя публика.

– Полетел в Лондон...
– Журковская словно не слушала, о чем говорит Крюков.
– Толя в больнице, Суханов в тюрьме... А Греч - в Лондоне. В аэропорту его там задержали, Гоша, представляешь?

– За что?
– без интереса в голосе спросил Крюков.

– Миллион долларов вез в чемодане, - сказала Галина Сергеевна.

– Ох ты, Господи прости, - вырвалось у Карины Назаровны.

– Миллион?
– переспросил Крюков.
– Откуда у него миллион долларов?

– Вот и я хочу спросить - откуда у Греча миллион? Как это он его заработал? Что, у мэра зарплата такая?
– Галина Сергеевна вытащила сигарету из пачки, лежащей на столе.
– Откуда у него все? Все эти его квартиры - для себя, да для жены, да для родственников жены? Деньги - откуда? Суханова посадили тоже ведь не просто так. Да и Греч под судом ходит - вон, каждый день в газетах пишут... "Павел Греч как зеркало русской коррупции". Читал?

– Нет, - ответил Крюков.
– Не читал. Только вы, Галина Сергеевна, не слишком этим газетам верьте. Вы своему мужу, к примеру, доверяете? Уверены в том, что он-то ничего не воровал?

– Гоша, ну что ты несешь?

Журковская перешла на "ты", и Крюков вдруг понял, что она достаточно сильно пьяна.

– Что ты несешь?
– со злостью в голосе повторила она.
– Как ты можешь так говорить?

– Так я это и имею в виду. Толя - честный человек. Во всех смыслах. И друзей он себе выбирает под стать себе. Так что тут еще нужно разобраться, а не крыть всех огульно. Проще всего говорить - все, мол, воры... Все жулики... А те, кто пишут, - они что, ангелы Господни?

– Ангелы - не ангелы, а миллион долларов - это миллион долларов. Честным трудом таких денег в России не заработаешь.

– Это верно... И что - задержали его, вы говорите?

– Да. Прямо в аэропорту.

– А за что?

– Как это?
– Журковская вскинула брови.
– Как это "за что"?! Да за миллион же долларов! В страну ввозил...

Она осеклась, не договорив.

– Ну и что?
– спокойно спросил Крюков.
– Ну, допустим, ввозил. Хотя слабо в это верится. Вообще-то я не знаю, конечно, как в других странах... Думаю, впрочем, что всюду это одинаково...

– Что?
– быстро спросила Журковская.

– Ну как бы это сказать... Нет там ограничений на ввоз валюты. И у нас нет. Кажется, - добавил он уже с меньшей уверенностью.
– Хотя в совке ничего нельзя гарантировать... У нас, конечно, всякое может быть. Но там таких правил, точно, нет. Хоть десять миллионов ввози. Они только рады будут. Так что в данном случае журналисты, как бы это повежливей выразиться.... Обкакались, одним словом. Маху дали.

– Вы думаете, Гоша, это - утка?

– Уверен. Как и все... ну не все, а многое из того, что они пишут. И про мэра, и про все остальное.

– Все равно этот Греч... Я одно знаю - если бы не он, Толя сидел бы сейчас дома. Целый и невредимый. Вот так.

– Это верно, - кивнул Гоша.
– Это совершенно справедливо.

– "Справедливо"!
– передразнила его Журковская.
– Что вам все покою нет? Что при советской власти, что теперь? Вечно нужно в каждой бочке затычкой служить...

Крюков с удивлением взял в руку пустую бутылку. Оказывается, пока шла короткая беседа, они с Галиной Сергеевной опорожнили поллитровку - на дне плескались последние капли, которые Гоша и выцедил в свою рюмку.

Впрочем, удивительного в случившемся было немного. Разве что полное отсутствие даже признаков опьянения. Прежде, еще год назад, Гоша чувствовал себя сильно нетрезвым после двухсот пятидесяти граммов. Сейчас же бутылка за обедом была его обычной нормой.

Похмелье, которое мучило Крюкова, отступило, забылось, Гоша чувствовал себя полным сил, переживал обычный душевный подъем, который наступал у него в процессе питья первой за день бутылки и продолжался до середины второй. На рубеже семисот пятидесяти грамм он либо засыпал, либо впадал в глубочайшую депрессию, выход из которой брезжил на исходе литра сорокаградусной.

После литра приходила долгожданная эйфория. Крюков впадал в настоящую, желанную и ставшую последнее время единственной его целью нирвану, голову наполняли светлые, глубокие и ясные мысли, которыми он сам восхищался, переходя ко второму литру, но напрочь забывал уже на следующий день.

Сейчас ему немедленно требовалось продолжение. Иначе, он знал это по опыту, похмелье через полчаса навалится с прежней силой.

– Знаете, я, наверное, пойду, - сказал он, вставая.

– Как?!
– Карина Назаровна схватила Крюкова за рукав пиджака.
– Как? Мы же договорились, что ты, Гошенька, останешься ночевать...