– Да ладно, Крюк, чего ты гонишь?
– улыбаясь и растягивая слова, встрял Виталя.
– Нормальные есть книжки. Я читал...

– Он читал! Он читал!
– воскликнул Крюков.
– Мало ли что ты там читал... Впрочем, не знаю. То, что я вижу, - это просто тихий ужас. А с другой стороны - что мы имеем? Мы имеем претенциозных снобов, авангард, который выдает такой же словесный понос, льет на меня потоки сознания, до которых мне дела нет, меня не интересует внутренний мир безграмотного и плохо воспитанного пидора, который пишет роман за романом и считается модным, современным и, главное, что самое отвратительное, талантливым автором! Что за ужас? Что за кошмар на нашу голову? Музыка, живопись, литература, театр, я не говорю уже о кино, - все умерло, ничего нет, великая русская культура уничтожена за какие-нибудь пять лет. Уничтожена, я повторяю!

– Да брось, Крюк, чего ты так расстраиваешься? На, дерни.

Виталя протянул Гоше папиросу, и Крюков жадно затянулся сладким дымом.

Закашлявшись, он сделал глоток из стакана, протянутого Антоном.

– Спасибо... Так вот, повторяю - все из-за того, что к власти пришли эти... наши... демократы... которым, как выяснилось, дела нет вообще ни до чего. Ни до чего, кроме собственного кармана. Прежде - да, прежде была цензура. Была идеология. Сейчас цензуры нет, идеологии нет... Но тогда, кроме цензоров партийных, в худсоветах сидели профессионалы, которые никогда не дали бы напечатать безграмотную лабуду, никогда не выпустили бы на сцену или в эфир безголосого певца...

– Короче, не любишь ты Греча, - подвел итог Виталя. Он сидел, откинувшись на стену и вытянув ноги.
– Короче, ты, конкретно, против.

– Мне насрать, - сказал Крюков.
– Мы проморгали наш шанс. Теперь уже поздно. Так что мне, по большому счету, на...

– И правильно. Ты здоровый мужик, чего скулить? Надо жить в свое удовольствие, да? Чтобы по кайфу было.

Виталя подмигнул Крюкову.

– Ты не переживай. Все получат по заслугам, - сказал он.
– За базар гнилой ответят, конкретно.

– Ну конечно, - вздохнул Крюков.
– Только пока что наоборот выходит.

– Ну да... Греч-то скоро в тюряге окажется, упакуют так - мама, не горюй. Он же бандит вообще, в натуре. Крутой бандит. Киллер, считай.
– Виталя как-то странно загоготал, подавившись дымом.

– В каком смысле?

– В прямом. Киллер.

– Не болтай, - хмуро сказал Антон.

– А чего? Все знают. Готовит теракт, мать его...

– Какой еще теракт?
– спросил Крюков.

– Да пурга это, Крюк, - сказал Антон, но Виталя, который уже окончательно "поплыл" от водки и марихуаны, продолжал гоготать:

– Хочет взорвать на хуй нового губернатора.
– Он хлопнул Крюкова по плечу.
– Понял, нет?

– Как это?

– А так. Мы его отследили. Он пластит заныкал, хочет в машину подложить... губернатору. Во как! А мы, считай, предотвращаем это дело!..

Никто не заметил, как в комнате появился третий - высокий, в вязаной шапочке и длинной кожаной куртке, в мягких брюках и хороших, толстых, дорогих ботинках.

– Что ты сказал?
– спросил он Виталю.

– Я? Да так... Ничего.

– Что ты несешь, сучонок?

Вошедший, не обращая внимания на остальных, быстро шагнул к Витале и коротко, но очень сильно ударил его кулаком в лоб.

– Базаришь, падла... Я так и знал, что с вами, уродами, связываться нельзя... Это кто?
– он махнул рукой на Крюкова.

– Сторож, - ответил Антон.

– А это?

Теперь толстый палец вошедшего уперся в Миху.

– Сторож...

– Сколько тут сторожей, а? Что за козлятник развели? Убрать лишнее!

Крюков вздрогнул от отвращения, вспомнив, как он улыбался, когда Виталя небрежно взял его за шиворот и потащил к выходу.

Троллейбус дернулся, остановился, и Гошу вынесло на улицу вместе с толпой пассажиров.

"Пошли они все!
– в очередной раз подумал Крюков, неуверенно шагая в сторону своего подъезда.
– Сейчас переоденусь, и в магазин... Пошли они к дьяволу! Вся эта шобла! Принимать участие в их разборках - значит самому опускаться до их уровня. Нет, господа, увольте. Я уж как-нибудь сам по себе..."

Глава 3

Телефон зазвонил ночью, когда на часах было уже около двух.

– Ну кто еще?

Галина Сергеевна не спала, однако она терпеть не могла, когда звонили ночью. В последнее время Журковская вообще не любила телефонных звонков. Они ее раздражали, если не сказать - пугали.

Из кухни выглянула Карина - она ложилась спать поздно, смотрела телевизор до тех пор, пока глаза сами не начинали закрываться, благо программы теперь заканчивались далеко за полночь. Ей было все равно что смотреть - лишь бы не выключался приглушенный звук, лишь бы мелькали на экране фигуры людей, реклама, пейзажи, лишь бы не наступила тишина и не навалились всей своей тяжестью одиночество и осознание собственной ненужности.