Надя никак не могла дотянуться до его губ, а вот целовать грудь и слегка вспотевший под рубашкой живот как раз очень даже могла.

– Так нечестно, – сказал он. – Я тоже хочу.

Он смог только раз.

Вторая попытка не удалась, пришлось прервать и перейти ко всем видам тактильных нежностей, оральных радостей и глупостей, которые только приходили на ум. В результате и родился телесно неудовлетворенный двуглавый кадавр, который только и делал, что склеивался еще не склеенными частями, был облизан с ног до головы, зашептан, заласкан и заглажен, распят и заговорен странными словами, которых не было ни в одном языке, но только они и приходили им на ум. Только этот язык они и понимали и только на нем могли тогда говорить.

Но чаще всего прочего – после, уже в дороге и дома, Надя вспоминала, как он сказал: «Я посплю, хорошо?» – и, повернувшись к ней спиной, уснул часа на полтора, тихонько постанывая и посапывая во сне. А она смотрела на его спину, просто смотрела – на обычную незагорелую спину Маркияна Вегенина, пятидесяти семи лет, на бледную россыпь веснушек на шее, на три родинки на плече, на круглый шрам чуть выше поясницы. Смотрела, пока сама не уснула, уткнувшись носом в его лопатку, а проснулась от того, что он смотрел на нее.

– Я боялся тебя разбудить, – сказал он, – хотя очень хотелось.

– У тебя щека помялась, – Надя обняла его затекшими от сна руками, прижалась к теплому телу и уснула еще на час с небольшим.

А к дракону они пошли только на следующий день.

Шли по узким улочкам, усыпанным абрикосами, мимо низких заборчиков, из-за которых буйные цветущие кустарники всех видов и расцветок свешивались, вываливались, выламывались на дорогу. Под шелковичными деревьями, по старой брусчатке, мимо заросших плющом старых особнячков в стиле модерн, в которых никто не жил уже лет сто, так что теоретически в каждом из них мог поселиться небольшой дракон.

Шли, взявшись за руки, гладя пальцами пальцы друг друга, постоянно тормозили и останавливались, чтобы целоваться и немножко, если остановка случалась на совсем уж безлюдном участке пути, трогать друг друга за всевозможные места, которые сладко ныли от этих касаний, и от предчувствий касаний, и от одних только взглядов.

– Я сейчас только посмотрю, – говорил Марк, легко касался ее плеча, и опускал бретельку сарафана, и смотрел на ее грудь темнеющими в тени шелковицы глазами так, что она терпела-терпела, потом начинала тихонько стонать и в конце концов судорожно выгибалась в его объятиях и только просила: «Держи меня крепко, пока я не…»

Из-за этих остановок путь к дракону был долог и разнообразен. Надя не хотела нарушать это их полусонное движение, плавное, как течение реки, всякими дурацкими вопросами, но не удержалась в какой-то момент, вот просто-таки не удержалась.

– Почему ты библиотекарь? – спросила она.

– Что значит – почему? – удивился Марк. – А кем я, по-твоему, должен быть?

– Ты какой-то странный библиотекарь. Я таких не видела раньше.

– Вот много ты встречала библиотекарей, – усмехнулся он, и она отметила, что еще ни разу не видела, чтобы он смеялся, только вот усмехался, как сейчас, или просто улыбался, иногда грустно.

– В детстве – немало… А так, конечно, в библиотеках не была сто лет.

– Борхес был библиотекарем, – задумчиво сказал Марк. – И, говорят, неплохим… Но ты права. Это у меня каникулы Бонифация. Каждое лето я приезжаю сюда и работаю в библиотеке. А настоящий библиотекарь Татьяна Ивановна в это время уезжает к внукам в Ивано-Франковск. Такая у нас с ней договоренность.

А в остальное время, оказывается, Марк Вегенин преподает философию в Черновицком университете и даже заведует там кафедрой. И даже написал несколько книг о возможных мирах в философии.

– Но в принципе и там я в основном сижу в библиотеке, – сказал Марк. – Я, можно сказать, живу в библиотеке. Пишу там и читаю. Мне нравится смотреть на книги и нравится, когда они со всех сторон. Они согревают мне сердце. Ты никогда не замечала, что в помещении с книгами всегда теплей, чем там, где их нет? Например, зимой.

– А дома у тебя тоже большая библиотека?

– И дома большая…

– Ты женат? – вдруг неожиданно для себя спросила Надя.

– Я очень давно разведен, – без тени удивления или раздражения, спокойно сказал он, будто ждал этого вопроса, ну или не усмотрел в нем ничего предосудительного. – Сто лет назад. Бывшая жена живет в Риге. Видимся редко. Иногда к детям приезжает, конечно…

Его дочь окончила львовский мединститут, проходила практику в местной больнице и очень быстро, буквально к концу практики, вышла замуж за заведующего отделением отоларингологии Лешу – человека серьезного и правильного во всех отношениях. У них, у детей, дом, сад и огород, и каждое лето, уже восьмой год, то есть с момента рождения Пашки, Марк приезжает к детям, выращивает в огороде спаржу и рукколу, пишет и читает в беседке в саду и заменяет Татьяну Ивановну в районной библиотеке.

– Чудесный город, – сказал Марк, взялся было задумчиво за бретельку Надиного сарафана, но передумал и просто погладил ее по плечу. – Волшебный. Я еще и половины о нем не знаю.