фото: одно фото меня, радостного после забитого гола в Атлетико, одно — наше с

Изабель, покидающих мой старый ресторан и одно — наше с Верой, целующихся на

улице, сделанное, вероятно, год назад.

Фотографии не отражают написанного в статье, в ней напечатана лишь ложь.

Статья о ком-то анонимном, который, по его словам, очень близок ко мне и

утверждает, что знает всю правду о ситуации.

И пугающий, ужасный, тревожный факт состоит в том, что этот человек

действительно что-то знает. Большая часть написанного в статье ложь — якобы я

обманывал Изабель и ранее, будто я вышел из ресторанного бизнеса, потому что он был

на грани банкротства, но была и некоторая правда.

И эта правда была самой разрушительной. Это правда о Вере.

В статье говорится о подозрениях анонимного источника насчет того, что Вера

была не более чем канадской беженкой и рассматривалась ее ситуация. Она смогла узнать, что Вера находилась в стране благодаря разрешению на работу в Лас Палабрас, но

недавно она была уволена, так что ей придется покинуть страну или она рискует быть

депортированной.

Я не паникую. Я не теряюсь. Я просто выезжаю со стадиона и направляюсь

прямиком к Изабель. Мне наплевать на работу. Я не сигналю в пробке. Я словно на

автопилоте направляюсь прямиком в то место, где могу получить ответы.

Я не знаю, что собираюсь сказать или сделать. Из-за этого источника, который, я

практически уверен, связан с Изабель, если это не она сама, Вера больше не сможет

прятаться до января. Она будет вынуждена уехать. Если только она не найдет новую

работу и новую помощь за неделю, а Вера не сильно искала ее, пока мы были в заточении, она уедет.

Это наихудшее развитие событий и оно реально.

Я паркуюсь возле дома и бегу к парадной двери. В этот раз я не стучу и как только

врываюсь в незапертую дверь, то вижу одетую во все розовое Хлою Энн, которая смотрит

телевизор.

— Папочка! — вскрикивает она и бежит в мои объятия.

— Здравствуй, моя дорогая. — Говорю ей и прижимаю к себе крепче, чем когда-

либо. — Ты пришёл, чтобы поиграть со мной? — спрашивает она.

— Мне бы очень этого хотелось, — отвечаю, — но я не могу остаться надолго и

мне нужно поговорить с твоей мамой. Как насчёт того, чтобы ты поднялась в свою

комнату ненадолго?

— Зачем?

Я смотрю на нее умоляюще:

— Пожалуйста, Хлоя Энн.

Как раз, пока я умоляю, в кухню входит Изабель, вытирая руки о полотенце. Она не

выглядит удивленной при виде меня.

— Мама, — говорит Хлоя Энн, глядя на неё.

Изабель не уверена, но кивает:

— Сейчас же иди в свою комнату. Это ненадолго. Это будет стремительно.

Хлоя Энн дуется, но в любом случае бежит по ступенькам наверх в свою комнату.

Как только мы слышим, как закрылась дверь, Изабель поворачивается ко мне лицом.

— Чего ты хочешь, Матео?

— А ты как думаешь? Как насчет того, чтобы отбросить фарс и рассказать мне о

том, что я прочитал в Кальенте? Я так зол, что сам в шоке от того, что мне удается

сформулировать слова, чтобы звучать так спокойно и собрано. Хотя я себя таким совсем

не чувствую.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Бросает она и, разворачиваясь, уходит в

кухню.

Я безостановочно следую за ней.

— Понимаешь. Это была ты? Ты хоть чувствуешь себя виноватой в том, что тебе

пришлось лгать насчет меня? Не устала ли ты лгать?

Она смотрит на меня, лицо ничего не выражает, и я продолжаю:

— Я могу прочитать статью вслух для тебя, но, уверен, ты уже читала ее. Так кто

это был? Ты? Ты настолько отчаянно хочешь меня заполучить?

Когда она все еще молчит, я не могу сдержаться и повышаю голос:

— Отвечай мне! — требую я. — Скажи мне, кто распространяет ложь, кто

рассказал?

Она кладет полотенце на барную стойку, разворачивается, прислоняется к ней

спиной и скрещивает руки. Кухня вокруг нее сверкает, стерильная, как и сама Изабель.

Наконец она говорит:

— Я не вижу никакой лжи. Особенно насчет Веры. Разве все это не было правдой?