Он вышел как раз вовремя, чтобы избежать летящей в него чернильницы, несколько капель из которой все же оставили ему на память два-три новых пятна на одежде. Выйдя на солнце. Жиль вздохнул с облегчением. Сцена, которая только что произошла, была ему неприятна, так как юноша уже начал привязываться к командиру, отвагой которого он восхищался. Жиль не любил, когда ему приходилось в ком-то разочаровываться.

– Что случилось?
– спросил Тим, шедший ему навстречу.
– Я услышал его крик, когда был еще у подножия холма! Что ты ему сделал?

Жиль задорно улыбнулся, небрежным жестом снял свою помятую треуголку и, взглянув на красное перо в плюмаже, ответил:

– Ничего особенного! Просто мы не пришли к согласию по одному из правил этикета. Видишь ли, я считаю, что Лафайет стал слишком американцем, чтобы оставаться достойным французом. Я думал, что он более великодушен...

И как бы по неосторожности он раздвинул пальцы, пустив по ветру красное перо, которое плавно полетело к равнине.

Штурм начался около пяти часов. Поддерживаемые непрерывным огнем орудий Нокса и де Шуази, два потока ринулись на редуты. Королевские войска выстроились, как на параде. Их вели барон де Вьомениль и граф де Де-Пон. Оба полка - Королевский Депонский и Сентонжский, две стены - пурпурно-белая и сине-желтая - под звуки флейт и барабанов маршировали под обстрелом англичан, и ни один человек не сбивался с шага, не нарушал великолепного строя...

У американцев же все было иначе.

– Вперед!
– гаркнул Лафайет.
– В атаку!

И, выхватив шпагу, он бросился на врага, а за ним устремились Гамильтон, Жима и все остальные. Люди яростно атаковали, ринувшись на бруствер, как львы. Впервые Жиль познал чувство опьянения, которое наступает в бою. Пока Тим крушил врагов, пуская в ход то штык, то приклад своего ружья. Жиль со шпагой в руке вскарабкался на эскарп. Понго прикрывал его сзади, мастерски орудуя своим томагавком, не обращая внимания на пули, со свистом пролетающие мимо него. Забравшись на бруствер, Жиль с победным кличем бросился в напоминавшую муравейник гущу островерхих киверов - это были гессенцы из полка фон Бозе. Юноша весь находился во власти боевого азарта - это чувство было у него в крови. Древние токи, зародившиеся еще в глубине веков, бродили в нем, туманили голову, заставляя забывать об инстинкте самосохранения. В неодолимом порыве он врезался в расступившуюся толпу врагов, увидел продырявленное пулями знамя, которое все еще держалось на куче обломков, подбежал к нему и сорвал.

Торжествующее "ура" было ответом на его победный крик. Тогда до него дошло, что штурм уже закончился и что редут взят. Все его защитники были или мертвы, или пленены. Все было кончено... Так скоро!

Раздосадованный, что бой был таким коротким, Жиль спрыгнул с кучи обломков, держа в руке знамя, и нос к носу столкнулся с Лафайетом.

Маркиз улыбнулся ему, хотя глаза все еще смотрели сурово.

– Отлично, лейтенант Гоэло! Жаль только, что в пылу схватки вы потеряли свое перо.

– Я не потерял его, сударь, я его снял.

– Ага!.. Понимаю! Ну что ж, лейтенант, раз вы, кажется, горите желанием отличиться и раз королевские войска вас так прельщают, я дам вам поручение.

– Слушаюсь!

Лафайет повернулся, дошел до кромки стены, с которой был виден другой редут. Оттуда все еще велся сильный огонь, и из-за этого французские войска продвигались медленно.

– Как видите, они еще не дошли.

– На мой взгляд, там больше защитников.

– Возможно... Однако пойдите туда и разыщите барона де Вьомениля, передайте ему от меня поклон.., и от моего имени скажите, что если по случайности ему нужна помощь, мы будем счастливы протянуть ему руку.

Молодой человек поклонился с холодной улыбкой.

– Генерал, я с удовольствием исполню ваше поручение.., но не столько ради того, чтобы поставить барона на место, сколько ради удовольствия продолжить сражение.

И, спрыгнув с бруствера, он с воодушевлением вновь ринулся в бой, как всегда сопровождаемый индейцем. Но как он ни спешил, было уже поздно: второй редут тоже был взят. У осажденного города не было больше форпостов, и падение его теперь было лишь вопросом времени. Впервые за много дней пушки смолкли, а длинные вереницы раненых потянулись к переполненным госпиталям.

Среди офицеров, окружавших барона де Вьомениля, которому невозмутимый Жиль передал, не изменив ни слова, дерзкое послание Лафайета, был и Ферсен. Черный от порохового дыма, швед бережно поддерживал свою руку, проткнутую штыком противника.

Он через силу улыбнулся Жилю.

– Опять вы в этом мерзком наряде? Что вы сделали с моим подарком?

– Я сохраню его для радостного дня окончательной победы. Сейчас это невозможно. Мои люди не поняли бы этого. Вы видите, они сами тоже больше похожи на сов, чем на солдат.

– Редкий случай, когда командир бывает так деликатен, но я не могу не согласиться с вами...

Улыбка Ферсена сменилась гримасой боли: штыковая рана давала о себе знать.

– Вам нельзя оставаться здесь, - сказал Жиль.
– Давайте я отвезу вас в лазарет.

– Благодарю, не беспокойтесь. Мои люди позаботятся обо мне <Отправляясь на войну, дворянин всегда брал с собою несколько слуг.>. Мне не надо удалять пулю, а лекари и так сбились с ног. Мне будет лучше у себя... К тому же Лафайет не простил бы вам, если бы вы вышли из боя без его разрешения... Мы вскоре увидимся.