Вошел высокий человек в рясе, в очках, встал на колени:

– Благословите, святейший!

– Ваше высочество! – Тихон узнал старшего сына великого князя Константина Константиновича. – Вы – диакон?

– Меня посвятили вчера, а сегодня я уже служил…

– Сказано: священник должен иметь душу чище самих лучей солнечных… Я помню вас юношей, и эта печальная встреча у гроба Олега… Я уверен, свет вашего отца, вашего брата и ваш собственный, искренний и прекрасный, – даст вам силы служить Богу среди нынешнего мрака… Уж вы-то никогда не скажете пастве: «Я не слышал трубы, я не предвидел войны».

– Ах, святейший! – В глазах Ивана Константиновича блеснули слезы. – Я недостоин столь хороших слов, но я их не забуду… Пришел же я к вашему святейшеству со своими грехами… Хочу оставить мир… Романову есть что отмаливать… Я теперь развожусь… Это по нынешним временам много проще, и все равно, знаете… Я зять сербского короля… Династические проблемы, международные обязательства… Впрочем, мое теперешнее нищенство – хороший помощник при разводе. Благословите, я буду смиреннейшим из иноков.

Тихон взял со стола образок преподобного Сергия Радонежского:

– Здесь частица мантии преподобного. Да хранит вас Господь.

Великий князь быстро наклонился, поцеловал святейшему руку и вышел… Сердце кинулось вослед. Человек царского рода, но такой близкий, такой нужный Церкви… Вот кто будет замечательным епископом… И во дворцах живал, и в окопах… В стороне держали от государственных дел семейство поэта К.Р. А ведь отец Константина Константиновича в считаные годы создал в России военно-морской флот. Именно создал, парусники-то уж никуда не годились.

– Чудны дела Твои, Господи! – помолился Тихон и открыл Евангелие. Он читал теперь Откровение святого Иоанна: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет». Подумалось: «Господи, звезды на своих местах стоят, но то же ли небо над нами? Та же ли земля в ногах?»

Немцы хозяйничали на Украине. Забрали весь торговый флот, более двух с половиной тысяч судов, захватили судостроительные заводы Николаева.

Красный комиссар Гуковский на Четвертом чрезвычайном съезде Советов объявил: расходы республики достигли восьмидесяти миллиардов при шести миллиардах дохода.

Готовился декрет, по которому «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снесению с площадей и улиц».

А на Соборе статья за статьей обсуждался проект приходского устава.

Сорок два оратора выступили по вопросу выборного замещения священников, диаконов, псаломщиков. Народу властвовать в церковных делах нравилось.

В одном селе на Владимирщине, угостившись водкой, мужички заставили священника дать голосистому парню облачение и допустить к службе: хотелось поглядеть, хорош ли будет в диаконах. Подобные «смотрины» были отнюдь не единственные.

Собор работал спокойно и усердно, ибо видел: у Церкви есть непреклонный, бесстрашный патриарх.

Постановления и послания Тихона доходили до всех уголков России.

Святейший призывал пастырей «крепко стоять на страже Святой Церкви в тяжкую годину гонений, ободрять, укреплять и объединять верующих в защите попираемой свободы веры православной и усилить молитвы о вразумлении заблудших». Прямо указывал: «При всех приходских и бесприходских церквах надлежит организовать из прихожан союзы (коллективы), которые и должны защищать святыни и церковное достояние от посягательства… В крайних случаях союзы эти могут заявлять себя собственниками церковного имущества, чтобы спасти его от отобрания в руки неправославных и даже иноверцев. Пусть храм и церковное достояние останутся в руках людей православных, верующих в Бога и преданных Церкви». Указывал патриарх и меры борьбы. «В случае нападения грабителей и захватчиков на церковное достояние следует призывать православный народ на защиту, ударяя в набат, рассылая гонцов…»

Опасаться было и чего, и кого. Даже красный трибун Горький уличал власти в расхищении народного богатства. «Грабят изумительно, артистически, – писал он в “Новой жизни”. – Грабят и продают церкви, военные музеи, продают пушки и винтовки, разворовывают интендантские запасы, грабят дворцы бывших великих князей, расхищается все, что можно расхитить, продается все, что можно продать, в Феодосии солдаты даже людьми торгуют: привезли с Кавказа турчанок, армянок, курдок и продают их по 25 рублей за штуку. Это очень “самобытно”, и мы можем гордиться – ничего подобного не было даже в эпоху Великой французской революции». Горький, возможно, не знал, что работорговля в Феодосии была достаточно длительная по времени. Сначала за «штуку» солдаты просили по сто сорок рублей. Это уж когда на рынке появился избыток, товар упал в цене.

Недаром в очередном послании смиренный Тихон писал: «Позором покрылась наша Родина… С поля ратного, пред лицом врага иноземного бежите вы с оружием в руках, чтобы этим же оружием расстреливать друг друга в междоусобной борьбе».

Но вот до Собора дошли слухи: в Новочеркасске объявилось белое воинство. Есть сила, которая спасет святую Русь.

Митрополит Антоний приехал к Тихону поговорить с глазу на глаз.

В кабинете святейшего каждый предмет, каждая вещь, казалось, пребывали в сосредоточенном покое. Тихон же был частью этого покоя. И вот явилась туча, с которой то и дело слетали молнии.