На каждой остановке поезда патриаршего благословения ожидали многолюдные крестные ходы. Россия показала самозванным властям, кто ее истинный вождь.

На границе епархии святейшего Тихона встретил преосвященный Артемий.

– Ну что? – спросил Тихон, усаживая владыку напротив себя, у окна. – Прихожане в кожаных тужурках нас будут встречать?

– Когда народу очень много, – улыбнулся Артемий, – глаза мозолить остерегаются. А народу будет очень много.

– Ах, какой свет! – Тихон приник к стеклу. – И небо, небо! Я только теперь понимаю, что мне было так дорого на Аляске. Близкое небо. Эта особая северная прозрачность. Свет.

Артемий улыбался:

– Ради вашего святейшества такая благодать. Недели две дожди нудили. Беспросветные. Само светило приветствует – первого патриарха, шествующего в сей край.

– А ведь верно! Святейший Адриан отошел ко Господу в 1700-м… Петербурга в помине не было.

– Господи, да разве это не удивительно! В Москве избирают патриарха, а власть, чуждая православию, переезжает именно в Москву, ибо патриарх должен жить в стольном граде. Патриарх Руси – патриарх Московский.

– Подъезжаем, – сказал Яков Анисимович, подавая святейшему куколь.

– Да, да! – Тихон прикрыл глаза, творя молитву и сосредотачиваясь.

Когда отворились двери вагона – услышали: звонят. Пасхально, радостно.

На перроне хоругви, иконы, священники островком и картузы, косоворотки – питерские рабочие.

Митрополит Вениамин шагнул навстречу под благословение святейшего, речь его была короткой, проникновенной. Заканчивая, сказал:

– Духовенство и верующие готовы за Христа и Церковь понести любые жертвы и даже умереть.

Тихон улыбнулся:

– Умереть нынче немудрено. Нынче труднее научиться, как жить.

Народ раздался, пропуская святейшего и владык к экипажам.

Знаменская площадь сплошь запружена крестными ходами. На Старо-Невском проспекте тоже крестные ходы. Было оставлено место для проезда экипажей в одну сторону. Святейший стоял, благословляя народ. Сказал Вениамину:

– А на мне ведь поясок. Тот самый!

– Какой поясок? – не понял владыка.

– Тот, что вы привезли мне от игуменьи матушки Ангелины.

– Батюшки Иоанна Кронштадтского?

– Батюшкин. О, я теперь знаю, каково приходилось незабвенному молитвеннику. – И снова поднял обе руки, благословляя народ.

У входа в лавру святейшего встретили викарные епископы Нарвский Геннадий, Ямбургский Анастасий, Ладожский Мелхиседек, две сотни священников, шестьдесят диаконов.

В соборе и во время молебна Тихона не покидало странное чувство: сердце билось, как в первое пришествие сюда, словно был он опять абитуриентом, и академия и город казались золотой горой, и на горе этой для счастливцев сияла необычайная жизнь, великая служба, весь мир был над ним, а он ждал чуда, и чудо свершилось. Бывший семинарист взошел не только на гору, но на самый ее верх, и от него ждут ныне дивной благодати, может, и самой жизни.

После службы святейшего отвезли на Фонтанку, на Троице-Сергиевское подворье.

Вечером с Яковом Анисимовичем святейший походил по городу. Ночь стояла белая – чудо петебургское.

– Мы все говорили – новая столица, юный град, а посмотри, Яков, какая всюду ветхость проступила, – сказал Тихон печально, окидывая взором угрюмые здания в подтеках, разбитую вдрызг мостовую, выбоины на тротуарах. – Словно некий князь молодился-молодился, а однажды проснулся, увидал, что разорен, и забыл набелиться, нарумяниться, паричок на лысину натянуть.

И все же величие, островами, еще хранилось в городе императоров. Дивная служба прошла в Исаакиевском соборе. Впрочем, может быть, главным ее украшением стал архидиакон Розов, москвич, заполнивший голосом своим просторы храма. Вместо хора, распущенного по бедности, пели диаконы, все шестьдесят.

Приветствовал святейшего молодой священник Николай Платонов. Лицо его дышало вдохновением, каждое слово сверкало, как бриллиант.

– Ах, Господи! – прослезился святейший. – С такой верой, с такою жаждою добра мы – неодолимы. Господь не оставит нас.

И тотчас наградил отца Николая камилавкой.

А батюшка-то был молодой, да ранний. Не вера сияла в его словах. Не любовь рождала эти проникновенные пассажи, но стремление быть замеченным, всплыть к солнцу из пучин обыденности. И всплыл. Предал, не задумываясь, патриарха, православие и саму душу. Стал сексотом ГПУ, по его наводке пошли под расстрел, по тюрьмам и лагерям десятки батюшек. Александр Иванович Введенский был Николаю другом молодости. Почуяв выгоду, прыткий батюшка перескочил в «Живую Церковь», удостоился сана митрополита. Женатого, разумеется. Но когда в 1937 году Ежов принялся сажать не только тихоновцев, но и обновленцев, заложил всю свою живоцерковную рать – добрую сотню батюшек – и сложил с себя сан. Стал хранителем Музея истории религии. Умер в блокаду.