Тихон знал: вот пришла его очередь нести Крест, беспокоило одно – не чувствовал ни тяжести, ни смертного греха.

Большевики торжествовали: продержались у власти год. Это был воистину красный год. И Тихон решил сказать «народным комиссарам» самое для них ненавистное – правду.

Свое обращение к правительству в связи с первой годовщиной Октябрьской революции святейший зачитал на собрании Священного Синода и Высшего церковного совета.

– «Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции».

Тихон остановился, чтобы взять другой лист. Увидел, как нервно вздрагивает лежащая на столе рука митрополита Сергия (Страгородского). Было слышно прерывистое дыхание профессора Громогласова, он словно бы бежал из последних сил.

– «Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертию часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые пред вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже пред вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве “заложников”…»

Тихон читал, не напрягая голоса, не подчеркивая трагических и особенно сильных абзацев, но ему казалось: слова бьют как по наковальне, воздух в зале звенит.

Наконец прозвучала последняя строка послания:

– «И от меча погибнете сами вы, взявшие меч».

Тихон складывал листы, вслушиваясь в обреченное безмолвие пастырей.

– Я думаю, этого не надо протоколировать, – сказал Сергий и, помявшись, добавил: – Это все-таки слишком жестоко… Подобным заявлением мы обрекаем себя на преследование…

– Картина страшная, но преувеличения нет нигде, – возразил Агафангел Ярославский. – Предлагаю одобрить обращение.

Встал мирянин Андрей Гаврилов, руки прижаты к телу, кисти повисли беспомощно: заяц перед дулом ружья.

– Правда – она и есть правда. Да ведь за правду-то они и убивают.

– И за крест убивают, – сказал Агафангел.

– И за крест убивают, – повторил Гаврилов, и слезы полились по его лицу.

Неловкую, затянувшуюся паузу прервал Тихон:

– Всю ответственность беру на себя. Обращение исходит от святейшего патриарха, значит, и все шишки ему.

– Вы еще шутите! – всплеснул руками Сергий.

– Побережем слезы для молитвы… Надеюсь, все понимают – обращение будет иметь смысл только при самом широком его распространении.

И тут поднялся Александр Дмитриевич Самарин:

– Существующее правительство пусть нам не нравится, но наш долг и святая обязанность поддерживать его.

Снова разразилась тишина. Недоуменная, враждебная.

Поднялся епископ Иоанникий. Он был вызван доложить Собору о хозяйственных делах, но не смолчал, не согласный с посланием патриарха:

– Ваше святейшество! Ваши высокопреосвященства! Не наше дело вмешиваться в политику. Заниматься агитацией духовным пастырям противопоказано, тем более возбуждать народ против правительства. Оно от Бога. Лучшего мы не стоим.

Молчание покрывало слова Иоанникия. Ни единой реплики – ни за, ни против. Обсуждение патриаршего послания не состоялось.

Уже после заседания Тихон сказал Иоанникию шутливым страшным шепотом:

– Тебя повесят!

– Повесят, и ладно! Будет, пожил на свете.

– А меня тоже повесят. Но другие!

Обращение было отправлено по адресу в день праздника, 25 октября. А до этого гектографы работали денно и нощно. Письмо патриарха, спрятанное в одежду, под стельку сапога или в виде оберточной бумаги, в поездах, в телегах, а больше пешим ходом разлеталось во все концы страны. Уже через несколько дней его читали в Добровольческой армии, и вскоре самые влиятельные газеты мира печатали его, чтобы показать рабочим своих стран истинное лицо народной власти в несчастной России.

А святейший тревожил господина председателя Совета народных комиссаров, стало быть, самого Ленина, еще одним посланием. Под Москвой, в Николо-Угрешском монастыре, красные рыцари ограбили и оскорбили митрополита Макария, старца за восемьдесят лет.

Ворвались в алтарь во время службы, в шапках, с револьверами в руках. Требовали капиталы – несгораемый шкаф, набитый золотом. Владыка отвечал, что живет на пенсию. Великан-чекист в кожаной куртке не постеснялся, ударил старика в лицо, заорал, приставил револьвер к груди. Но христианину смерть не страшна. И тогда начался кощунственный грабеж. Чекист схватил митру, напялил себе на голову, две драгоценные панагии – в карман, отодрал крестики со скуфеек, прихватил наперсный крест.