– Если би я зналь, кто придумаль эту шютка, я би даль ему в морда!

Был и другой эпизод с тем же Люи Марковичем и это было уже в пору моего пребывания в оркестре. Те, кто ещё помнит невысокого роста, плотного, уже слегка поседевшего, немолодого музыканта в очках, выходившего на сцену с гитарой, те возможно и помнят его тирольскую песенку, ту, что он пел и что пользовалась огромным успехом у публики на протяжении многих лет. В песенке были такие слова:

Обычно Люи Маркович, после спетого им четверостишия, делал паузу в ожидании того, когда музыканты оркестра после слова «Так», дружным хором подхватят и выкрикнут слово: «Как?» И тогда после их выкрика он продолжал своё пение с тирольскими руладами: «Ула-ла рихи. Ууула ларихи. Ла-ла рихи ла-ла-ла ларихи!» и т. д.

Но однажды на одном из концертов музыканты договорились, что в момент их выкрика «Как?», все они должны будут промолчать. До боли привыкший к ожидаемому им выкрику «Как?», Люи, не услышав это, замер в ожидании, продолжив стоять на сцене с минуту и не дождавшись выкрика музыкантов, под их хихиканье ушёл со сцены, где за кулисами тихо заплакал. Увидев заплаканного Люи, музыканты, не ожидавшие подобной реакции, все как один бросились к нему с извинениями. А Эдди Игнатьевич долго ещё успокаивал друга.

Вспоминая разные эпизоды из жизни артистов и музыкантов оркестра Э. Рознера, хочется вспомнить об одном солисте.

В начале 60-х годов в оркестре Э. Рознера появился певец Альберт Баяджан. Это был прекрасный певец, тенор, обладавший прелестным и мягким тембром голоса и исполняющий неаполитанские песни, что пользовались большим успехом и любовью у публики. Альберт так же пользовался огромным успехом у женщин всех возрастов, и в каком бы городе он ни появлялся, всюду его ожидало множество поклонниц. В общем – любимец публики. Вот только одна проблема. Альберт был человеком нервным, а проще говоря, как прозвали его музыканты, «Смурной», что в переводе с музыкального жаргона означало – ненормальный. Альберт был молод и было ему слегка за тридцать. Был он среднего роста, худощав, бледен и лысоват. А кроме того, из-за нарушенного психического состояния, Альберт постоянно избегал пыли, микробов, которые по его словам, всюду преследовали. Он подолгу мыл руки и мыл их до той поры, пока от куска мыла оставался крошечный обмылок. Подобное происходило и с килограммом сливочного масла, которое он покупал. Таким образом, достав из середины спичечного коробка спичку, он умудрялся с четырёх сторон срезать все слои масла, и лишь оставшийся маленький кусочек отправлял себе в рот. Ему вечно не хватало денег! И каждый раз он прибегал к директору оркестра за очередным авансом. А когда он появлялся у директора, которому изрядно поднадоел, тот, чтобы избавиться от Альберта, снимал со стула свой изношенный пиджак и начинал им трясти. Испуганный Альберт молниеносно исчезал из виду. По всей эстраде ходили и слагались легенды об Альберте Баяджане. Однажды Альберт пожаловался Рознеру, что нуждается в хорошем костюме, на что ему не хватало денег.

«Золётко, возьмыте у нащего дырэктора!» – ответил Рознер.

«Директор не даёт денег, говорит, что я все деньги уже выбрал!» – обиженно заявил Альберт.

И искренне пожалев Альберта, Эдди Игнатьевич решил пригласить его домой и подарить костюм. После разговоров, Рознер повёл Альберта в спальню, где перед ним во всю комнатную длину в стене был расположен шкаф. И открыв дверцы шкафа, Рознер с гордостью указал рукой на висевшие там костюмы всех цветов и оттенков, предложив Альберту выбрать любой из них.

«Вибиряйте лубой костьюм, золётько – он ващ!» – улыбаясь, с гордостью предложил Эдди Игнатьевич.

Баяджан некоторое время покрутился у шкафа и, взглянув на предложенные костюмы, недовольно заявил:

– Эдди Игнатьевич! Я такое говно не ношу! Обиженный и оскорблённый Рознер долго не мог этого забыть, а тем более простить Баяджану. Проработав в оркестре Эдди Игнатьевича несколько лет, по неизвестным причинам Альберт покинул оркестр. Прошло несколько лет, и кто-то из музыкантов, встретив Баяджана в Москонцерте, рассказал о том, что Альберт очень изменился и даже стал за руку здороваться, чего раньше с ним не происходило.

В начале 60-х в оркестре Эдди Игнатьевича начинала свою деятельность молодая певица Майя Кристалинская. Как и у большинства творческих людей, судьба Майи складывалась непросто. У неё было обнаружено онкологическое заболевание в ранней стадии и, как говорили в оркестре, благодаря наблюдению у прекрасных врачей и профессора Варшавского, заболевание у М. Кристалинской удалось приостановить. Несколько раз в год Майя находилась под наблюдением врачей и проходила курс облучения в области шеи, где сосредоточен был очаг. Вот почему поклонникам певицы приходилось видеть Майю с завязанным платочком на шее. М. Кристалинской было спето огромное число песен советских авторов, многие из них завоевали популярность. Эдди Игнатьевич нередко вспоминал Кристалинскую добрым словом. В пору моей работы в оркестре Рознер вспоминал случай, как однажды Майя, выйдя на сцену и пройдя несколько шагов, по непонятной причине внезапно остановилась, словно застыла на месте. Оркестр сыграл вступление к песне, а Майя продолжала стоять на том же месте. Оркестр ещё раз попытался сыграть вступление, но она по-прежнему продолжала стоять на том же месте. Никто не мог понять, в чём дело, ни публика, ни артисты, пока конферансье Гарри Гриневич, догадавшийся, в чём дело, поспешил навстречу Майе. Оказалось, что каблук туфельки застрял в щели пола. Гарри попытался освободить каблук, но всё было напрасно. И тогда Майя неожиданно для всех вытащила ноги из туфель и босиком устремилась к микрофону. Зал был в восторге! В 1962 году, будучи тогда четырнадцатилетней девочкой, я со своим отцом однажды пошли на концерт оркестра под управлением Эдди Рознера. Концерт проходил в ЦДКЖ – Центральном доме культуры железнодорожников. В тот вечер Эдди Рознер и его оркестр буквально поразили моё детское воображение. Программа была великолепной, со множеством эстрадных номеров, разных по жанру. В концерте принимала участие польская певица Катажина Бовери, специально приехавшая на гастроли, для выступления с оркестром Рознера. Она обладала прекрасными вокальными данными и хорошей манерой исполнения. Не меньше запомнился мне в тот вечер и конферансье. Был он высокого роста и довольно тучным, но несмотря на полноту, был лёгок, словно летал по сцене! И что ни реприза, в зале звучал смех. Это был артист, обладающий невероятным обаянием и тонким чувством юмора. Во время выступления кто-то из зала неудачно и громко пошутил, внезапно повисла пауза. Но остроумный и находчивый конферансье моментально среагировал, ответив репликёру так, что зал несколько минут не мог остановиться от смеха. Имя замечательного артиста было Михаил Гаркави. Об этом человеке ещё при жизни ходили легенды. Гаркави обладал чувством юмора, моментальной реакцией на любую реплику с места, что являлось редчайшим даром.

Работая в коллективе конферансье Бориса Брунова в 1968 году, из уст Брунова я услышала один забавный эпизод и связан он был с Михаилом Наумовичем Гаркави.

Однажды Борис Брунов и Михаил Гаркави должны были вместе вести большой праздничный концерт. В концерте было много номеров и, выйдя на сцену, М. Гаркави, чья очередь подошла представлять следующего артиста, сказал о том, что человек, который выйдет сейчас на сцену, вовсе не артист, а литературный секретарь. М. Гаркави достойно представил секретаря и тут же поспешил в буфет. А тем временем секретарь долго и нудно что-то рассказывал на сцене и при этом громко восклицал: «Павка Корчагин, Павка Корчагин!»

Сидя в буфете и услышав аплодисменты в зале, что означало окончание выступления лектора, запыхавшийся Гаркави выскочил на сцену и, не зная, о чём долго рассказывал секретарь, обратился в зал:

– Дорогие друзья! И как же много сегодня мы с вами узнали об этом замечательном герое – Олеге Кошевом?!

В ту же секунду, стоя за кулисами и услышав это, Брунов бросился на сцену выручать коллегу. И чтобы исправить положение, Б. Брунов обратился к коллеге с вопросом: «Михаил Наумович! Вы очевидно пошутили, назвав героя по имени Олег Кошевой вместо Павки Корчагина?!» – с улыбкой спросил Б. Брунов у М. Гаркави. «Нет! – с той же лукавой улыбкой ответил коллега. – Я нисколько не шутил, назвав это имя! Ведь главное заключается в том, что и у Олега Кошевого, и у Павки Корчагина было много общего! Оба умерли!»