Узнав о странном недоразумении, Наполеон поначалу испытал неудовольствие. Но, поразмыслив, припомнил беседы с Меттернихом, расчеты времени, сделанные с ним вместе, и у него не осталось никаких сомнений насчет истолкования второй конвенции. Вовсе не обеспокоившись этим инцидентом, он решил им воспользоваться и извлечь из него новый и вполне правдоподобный предлог, чтобы выиграть еще несколько дней. Он приказал Нарбонну тотчас заявить в Праге, что, поскольку в Ноймаркте произошел странный инцидент и смысл конвенции, в силу которой будут происходить переговоры, поставлен под сомнение, он не считает ни достойным, ни безопасным для себя вести переговоры с людьми, подобным образом понимающими свои обязательства;

и что прежде чем он отправит Коленкура, он желает получить категорические объяснения по поводу слов, сказанных генералом Барклаем-де-Толли.

Когда в Праге стало известно о новой трудности, а это случилось 18 июля после прибытия депеши, отправленной из Дрездена 17-го, новость произвела весьма сильное впечатление. Прусский и русский представители притворились гораздо более раздраженными, чем были на самом деле, и даже оскорбленными. Но Меттерних был подавлен, а император Франц – глубоко задет. И тот и другой желали мира, хотя император верил в него меньше, чем министр, и уменьшение шансов на заключение такового вызывало у обоих искренние сожаления.

Меттерних встретился с Нарбонном и засвидетельствовал ему свое глубочайшее огорчение. «Новая трудность, о которой вы заявили, – сказал он, – не серьезнее предыдущей. Ваше поведение говорит только о намерении императора Наполеона дотянуть до окончания перемирия, так ничего и не сделав. Но пусть он не заблуждается, ему более не удастся продлить перемирие ни на день. Императору Наполеону не следует питать иллюзий и по другому, весьма важному пункту. С наступлением 10 августа всякие переговоры о мире прекратятся, мы объявим войну. Мы не останемся нейтральными, пусть он не надеется. После того как мы употребили все вообразимые средства, чтобы добиться разумных условий, нам, в случае его отказа, не останется ничего другого, как самим вступить в войну, и он должен это понимать. Сегодня, что бы вам ни говорили, мы свободны. Даю вам слово от себя и от моего государя, что у нас нет обязательств ни перед кем. Но я также даю вам слово, что в полночь 10 августа мы заключим договоренности со всеми, кроме вас, и что утром 17-го к числу ваших врагов прибавятся триста тысяч австрийцев. И не говорите потом, что мы вас обманули! До полуночи 10 августа возможно всё, даже в последнюю минуту; но после наступления 10 августа не будет ни дня, ни минут отсрочки – только война, война со всеми, даже с нами!»

Нарбонн, прекрасно оценивая положение и понимая, что не надлежит более играть со временем и с людьми, ибо подобные действия никого более не введут в заблуждение и обмануть можно только самих себя, написал герцогу Бассано, что надо либо решаться на войну, неизбежную и со всей Европой, либо приступать к переговорам всерьез. И даже если желательно новое продление перемирия, не стоит насмехаться над теми, с кем ведутся переговоры. Он просил срочно прислать Коленкура, ибо прусский и русский переговорщики ежедневно грозили удалиться (на что имели право, ибо наступило уже 20 июля, а они ждали с 11-го). Если же они покинут Прагу, всё будет кончено.

Столь благоразумные советы, продиктованные превосходным пониманием положения, не особенно подействовали на Маре и еще менее – на Наполеона. Последний был не чужд надежде на новое продление перемирия и впадал в странную иллюзию, что добьется его. По правде говоря, он сомневался, что на продление согласятся Пруссия и Россия, но задумал отсрочить начало военных действий не со всеми державами, а с одной Австрией, что дало бы ему время сокрушить Пруссию и Россию, а затем перекинуться на Австрию. Для этого требовалось начать переговоры к концу перемирия, внушив некоторые надежды Меттерниху и императору Францу, и добиться продолжения переговоров после возобновления военных действий, что было возможно и случалось уже не однажды. Такой ход мог задержать вступление в войну Австрии, ибо она, вероятно, не захотела бы начинать войну с Францией, пока ее условия имеют шанс быть принятыми.

Но для этого нужно было что-то делать, и Наполеон приказал отправить Нарбонну его полномочия и инструкции, которые до сих пор удерживались, с предоставлением двум французским представителям права вести переговоры в отсутствие друг друга. Теперь не было оснований говорить, что переговоры приостановлены. Но, хотя заслуги Нарбонна оценивались по достоинству и в Австрии, и в Европе, только Коленкур слыл человеком, посвященным во всю полноту замыслов Наполеона, и пока он не прибыл в Прагу, все были склонны считать переговоры несерьезными. На этот счет Наполеон велел повторить, что отправит герцога Виченского, как только разъяснится недоразумение, случившееся в Ноймаркте.

Дабы преуспеть в своей тактике, он решил одновременно с началом переговоров осуществить вторую запланированную на конец июля поездку и повидаться в Майнце с императрицей. Наполеон и в самом деле назначил Марии Луизе свидание в Майнце на 26 июля, дабы провести с ней несколько дней, но главное, устроить смотр дивизий, предназначавшихся для корпусов Сен-Сира и Ожеро. Перед отъездом он оставил полномочия для Коленкура, который должен был отправиться в Прагу, как только от представителей в Ноймаркте будет получен удовлетворительный ответ о точных сроках перемирия. К полномочиям Наполеон добавил инструкции, согласованные с Маре, чтобы Коленкур, по прибытии в Прагу, мог правильным образом потратить 7–8 дней до возвращения Наполеона.

Наступило 24 июля, а ответа из Ноймаркта ждали не раньше 25-го или 26-го. Коленкур должен был пуститься в путь на следующий день, потратить день-два на знакомство с полномочными представителями, а пять-шесть дней – на обсуждение вопроса о передаче полномочий и о форме заседаний. Так было бы нетрудно дотянуть до 3–4 августа, вероятного срока возвращения Наполеона в Дрезден, и тогда он сам наметил бы дальнейшие планы. Итак, 24 июля Наполеон отбыл в Майнц.

Двадцать шестого июля посланники в Ноймаркте дали, наконец, удовлетворительный ответ о точных сроках, признав, что главнокомандующий Барклай-де-Толли неверно понял слова государя о том, что перемирие закончится только 16-го, а военные действия возобновятся 17-го. Недоразумение произошло из-за того, что император Александр недостаточно ясно выразился, сообщая об уступке, ставившей его в неловкое положение перед нетерпеливыми сторонниками войны. Император Александр находился тогда в Трахенберге, куда отбыл из Райхенбаха вместе с королем Пруссии и большинством генералов коалиции на совещание с принцем Швеции о будущих операциях. Это собрание совсем не нравилось русским и германским офицерам, особенно последним. Говорили, будто Бернадотту пожалуют важный командный пост; на дороге его встречали с необычайными почестями. Все эти любезности в отношении человека, не имевшего в глазах германцев и русских иного достоинства, кроме звания французского генерала, возбуждали сильнейшую ревность в главных штабах союзников. Перспектива оказаться помещенными под его командование была им в высшей степени неприятна.