— Не только ее. И ее предшественницу — поэму Маттео Боярдо «Влюбленный Роланд» со всеми ее легендами…

— И милыми фантазиями, и героической патетикой! — подхватил Энрико.

— Бог троицу любит! — Элис наморщила лоб, вспоминая. — Ну, конечно, — Франческо Берни. Он же сатирик, на свой лад переписал «Влюбленного Роланда»!

— Не был бы я женат на моей несравненной Лауре, я бы в вас обязательно влюбился! — Ферми поцеловал руку Элис. Протянул мечтательно: — Пятнадцатый-шестнадцатый век… Тогда люди и думали, и любили, и создавали поэмы иначе, ей-богу, иначе. Стихи были божественны. А нынешние… За все, абсолютно все нынешние вирши я не дам и одну, самую простенькую ЭВМ.

— А вдруг появится на современном материале «Божественная комедия»! — Говоря это, Сергей подмигнул Андерсону.

— Пусть хоть одна ее часть — «Ад», «Чистилище», «Рай», — я первый во весь голос приветствовал бы рождение нового Алигьери. А то… — Ферми пренебрежительно поморщился. — У меня ни времени, ни желания нет читать все эти убогие бестселлеры. Признаюсь, и это касается не только литературы, главным источником моей общей культуры была Детская энциклопедия, добротная, ярко и красочно оформленная.

«Да, в наше время формирование гения широкого профиля, каким был Леонардо да Винчи, пожалуй, невозможно, — подумал Сергей. — И однобокость объяснима неведомым ранее расцветом, прогрессом всех наук». Элис задавалась иным вопросом, слушая откровения Ферми: «Может ли даже такой великий ученый, как Энрико, быть причислен к бессмертной когорте гуманистов — в понимании этого термина в эпоху Возрождения? Для них целью всех деяний был человек, личность, индивидуум, его свобода, расцвет, благоденствие. А во имя чего вершит свои открытия Энрико Ферми? Говоря языком обывателя из Бостона или Палермо, добрый он человек или не очень? В среде этих физиков только и разговоров о создании атомной бомбы. Может ли добрый человек участвовать в создании такого оружия, которое — по словам тех же физиков — будет способно сбросить все человечество в бездну небытия?»

Человек так сотворен, что ему не дано заглянуть в будущее даже на мгновение. Иначе у Элис не возникало бы подобных вопросов. Всего лишь несколько лет спустя трое великих — Эрнест Лоуренс, Энрико Ферми и Роберт Оппенгеймер — призвали администрацию США сбросить атомные бомбы на Японию. Они были не просто ученые-физики, они были членами правительственного Совета по ядерным делам. И знали, что подобная акция настоятельными соображениями военной целесообразности не вызывается.

Пока же Элис, Сергей, Генри и Энрико сидели за клубным столиком, пили сок и наслаждались стихами солнцеподобного Ариосто. По просьбе Элис Ферми прочитал еще один отрывок из «Неистового Роланда». И, уже прощаясь, сказал, обращаясь почему-то к Сергею: «Был и еще один физик, мой соотечественник, обожавший этого поэта». Сергей с интересом смотрел на Ферми: «Амальди? Розетта? Сегре? Бернардини? Коккони?» Теперь уже Энрико не без удивления глядел на русского. «Не специалист, а физиков у меня на родине, в основном одаренную молодежь — знает. Чудны дела твои, Господи. И неисповедимы пути». Ответил с расстановкой: «Нет, не они. Хотя и среди них, возможно, есть почитатели Ариосто. Того, кого я имел в виду, звали Галилео Галилей…»

В середине декабря после очередной теннисной баталии Ферми сказал Сергею:

— Жду рождественских каникул и как желанного отдыха, и как передышки от беспрерывной череды моих поражений на корте.

Элис в который уже раз восхитила его застенчивая, совсем детская улыбка.

— Разве клуб закрывается? — Сергей удивленно вскинул брови.

— Клуб работает, — успокоил его Ферми. — А вот я с семьей, Генри, еще несколько сотрудников — мы все едем на неделю в горы — Green Mountains! Про Вермонт говорят: «Там девять месяцев снега и лишь три — скверный санный путь».

— Точно сказано, — засмеялась Элис. — Правда, я сама там не была, но моя тетка живет в столице штата Монтпилиери. Там Рождество всегда «белое». Даже в марте в долинах лежит снег.

— У нас на Дальнем Востоке Колыма-река есть. — Сергей сказал это потому, что аналогия напрашивалась сама собой, но вдруг смолк — он-то хорошо знал, чем печально знамениты те места.

— И что же? — Генри смотрел на Сергея вопрошающе.

— Да, — поддержала его Элис, — есть Колыма. И…

— Песня поется, — невесело продолжил Сергей. — «Колыма ты, Колыма. Золота планета: десять месяцев зима, остальное — лето».

— Похоже, — заметил, подумав, Ферми. Спросил: — Вы лыжи любите?

— Еще как! — Сергей чуть было не выпалил, что два года подряд был чемпионом академии. — И горные, и равнинные.

— Так присоединяйтесь к нам. Говорят, Новая Англия сказочно красива! — Это сказал Генри, и Ферми одобрительно кивнул.

Всего ехать собралось человек двадцать пять, и «папа» арендовал новенький автобус. Сергей и Элис решили добираться на «Обворожительном» и хотели через Генри передать приглашение Энрико и Лауре расположиться в комфортабельном «бьюике». Андерсон хмыкнул, ответил как человек посвященный: «Вы не знаете «папу». Скромность врожденная, ненавидит выделяться сам и терпеть не может выскочек. И еще — как он бросит коллег! Нет, если не хотите пасть в его глазах, забудьте об этом предложении. Вы — другое дело. Вы же не физики».

Даже на отдыхе Ферми каждый день выкраивал час-полтора для проведения лекций-экспромтов. В самой непринужденной обстановке он заводил разговор об актуальной проблеме, которая стояла перед его группой. И начинались удивительные споры, выливавшиеся в виртуозную лекцию. Дневные лыжи, вечерние прогулки, веселые вечеринки, программу которых — каждый раз непохожую на предыдущую — изобретал неистощимый на забавные выдумки Генри, неудержимо проносились картинками радужного калейдоскопа. Элис и Сергей не пропускали ни одной лекции Энрико. Ни он, ни она не понимали и десятой части того, о чем говорил Ферми. Но очевидная гениальность его импровизаций (пояснительный сеанс Генри — после каждого явления «папы» физикам — давал Элис и Сергею), но уникальная атмосфера таких сугубо профессиональных встреч потрясала.