— Иногда, когда я его слушаю, мне становится по-настоящему страшно, — сказала как-то Элис, и Сергея поразила печаль в ее голосе. — Ведь то, к чему он идет в своей науке, семимильными шагами приближает к нам вселенский Армагеддон.

— Он приближает его на стороне сил Добра, — возразил Сергей, — чтобы они в решающий час не остались безоружными перед силами Зла.

— От сил Зла он бежал.

— Не он один. Однако и там осталось немало могучих умов. Вопрос в том, на чьей стороне их окажется больше и, что тоже немаловажно в науке, кто будет удачливее, выберет кратчайший путь и быстрее получит искомые результаты.

Сергей — Центру

(Из объективки на Энрико Ферми)

«…Упорен. Терпелив. Энергичен. Административных постов не ищет. Деньги — средство для беспрепятственного и беспроблемного ведения научной работы. В науке прост. Говорит: «В физике нет места для путаных мыслей. Сущность любого научного вопроса может быть объяснена без заумий и формул». Является теоретиком и практиком одновременно. Считает, что эксперимент без теории и теория без эксперимента — нонсенс. «Оригинальность и фантазия хороши в науке лишь в сочетании с глубокими знаниями». Презирает научный авантюризм. «Новые законы в науке надо принимать лишь тогда, когда старые уже исчерпали себя». В обыденной жизни исповедует ту же простоту: в одежде, еде, отдыхе. Признание своих трудов принимает охотно, без показной ложной скромности, но повышенным честолюбием не обладает… Интерес представляет отношение к теории относительности Эйнштейна. Эта теория, особенно ее космологическое следствие — теория расширения Вселенной, — симпатии Ферми не вызывает. Причина — его нетерпимость к неясности и фанатичная приверженность к здравому смыслу. Конкретика в науке превыше всего…»

— Ты любишь лошадей? — спросил как-то Генри Сергея.

— Лошадей? Еще как! С детства. Любимая летняя работа и забава у наших мальчишек — «ночное». Скачешь себе весело на неоседланной лошади, потом они, стреноженные, пасутся, а ты сидишь у костра, печешь картошку, байки смешные и страшные слушаешь. А в связи с чем вопрос?

— Да в самом начале июня, через десять дней, в следующий уик-энд знаменитые бега, это недалеко, на Лонг Айленде. Belmont Stakes, часть Тройной Короны. Две другие ее части — Kentucky Derby и Preakness at Pimlico в Мэриленде.

— Звучит заманчиво. Рванем!

И рванули. Выехали на одном «Обворожительном» рано утром, чтобы попасть к началу, и почти сразу попали в поток машин, двигавшихся в одном направлении. Он становился гуще по мере приближения к ипподрому, и Генри посетовал на недостаточно широкий хайвей.

— Ты нервничаешь так, словно сам участвуешь в сражении за Тройную Корону, — подтрунивала над ним Элис.

— Да, участвую! — с неожиданным вызовом откликнулся Андерсон. — Я всегда беру с собой определенную сумму и делаю ставки… — он оглянулся, словно кто-то мог его подслушать в едущей машине, — сугубо по научной методе, которую сам выработал.

— Мы друзья? — потребовала ответа Элис.

— Конечно!

— Тогда делись секретом!

Генри засмеялся и с готовностью начал длинное объяснение — необходимо знать родословную всех лошадей, участвующих в состязаниях; надо иметь знакомства с жокеями, владельцами, ветеринарами, грумами; полезно быть в контакте с завсегдатаями, которые за определенную мзду поделятся самой свежей и, как правило, достоверной информацией; категорически не стоит… Но в это время «Обворожительный» уже въехал на парковку, и все трое направились к кассам. Генри делал ставки, загородив своим телом столик кассира. Элис пыталась заглянуть через его плечо, но Генри в качестве преграды сдвинул в ее сторону шляпу. «Дети шалят! — усмехнулся про себя Сергей. — Поставлю червонец — и баста!» И он назвал наобум лазаря тройную, совершенно немыслимую, по оценке слышавшего его Генри, комбинацию. Они поднялись в абонированную предварительно Сергеем простенькую ложу. Впрочем, главное было — великолепный обзор. Негромко постучавшись, возник бой. Мгновенно принес заказ: пиво, сэндвичи, орешки. До первого удара колокола оставалось минут десять. Вдруг Генри перевесился в открытое окно, крикнул почтительно и радостно, приглашая кого-то. Минуту спустя в ложу вошел человек среднего роста, хрупкий, подвижный.

— Друзья, — Генри подбежал к нему, уважительно пожал руку. — Роберт Оппенгеймер.

Человек откинул со лба непослушные каштановые кудри, изящно поклонился Элис. Протянул Сергею маленькую, почти детскую ладонь:

— Вы из Советского Союза? Очень приятно.

Голубые глаза его искрились добротой, голос был молодой, юношеский, улыбка застенчивая, теплая. Он взял предложенную ему бутылку пива, но тут же поставил ее на столик. Взял куриный гамбургер, надкусил его, стал быстро жевать. Подошел к окну, оглядел трек, толпу, гудевшую в предвкушении зрелища желанного и дивидендов еще более желанных, сел на стул между Элис и Генри, спросил Андерсона что-то о Ферми. В этот миг ударил колокол, Генри и Элис прильнули к биноклям. Оппенгеймер, понаблюдав за лошадьми, повернулся к Сергею, который сидел за спиной Элис, сказал:

— Обожаю этих благородных животных. Люблю за ними наблюдать. Верховая езда приводит меня в экстаз. Хотя это, — он показал на трек, увлек Сергея за рукав в угол ложи, понизил голос, — мне претит. Безответное животное превращают в долларового гладиатора. Я не пропускаю ни одного акта великой битвы за Тройную Корону. Во всяком случае, стремлюсь не пропустить. Ведь я работаю в Беркли, а Калифорния далеко. Так вот, всякий раз на ипподроме вспоминаю пятую книгу бессмертного Джонатана Свифта. Помните?

«Уровень культурки комиссара от журналистики проверяет». Сергей с улыбкой посмотрел на физика: мол, как это можно не помнить?!

— Гуингмы великолепные и йеху мерзейшие.

— Браво! — Оппенгеймер потер руки, сделал несколько шагов вперед-назад. — Прилагательные точны, как идеально просчитанный эксперимент

Элис и Генри, не отрываясь, следили за событиями на треке. Генри подпрыгивал на стуле, закатывал глаза, с горькой усмешкой рвал не выигравшие билеты. Элис топала ногами, свистела, кричала, ругалась. «Этого азарта я в ней раньше не замечал, — снисходительно отмечал Сергей про себя. — Простительно то, что бушуют в ней не жадность или алчность. Встает на дыбы вся натура человека, который не терпит проигрыша в принципе: в спорте, политике, творчестве. Сам я тоже такой. Проигрывает пусть неудачник. Так, Элли? А мы будем выигрывать!»