Когда девушка ушла, он попытался встать с кровати. И ему это удалось, правда, в глазах потемнело, и закружилась голова, но скоро Аданэй пришел в себя. Осмотрел комнату: старая мебель, выцветший, поеденный молью гобелен, поцарапанное бронзовое зеркало – да, владелица замка и впрямь в опале.

Уставившись в зеркало, Аданэй оторопел: от кровоподтеков и синяков, которые просто обязаны были красоваться на его лице, не осталось и следа. Значит, он и впрямь провалялся здесь около двух недель, не меньше.

В это время за дверью послышались шаги, а спустя мгновение она открылась. На пороге показалась седая, властная на вид женщина. Аданэй решил, что это та самая Гиллара и предпочел склонить голову в знак приветствия.

Женщина благосклонно заулыбалась.

– Я рада, что ты очнулся, – она махнула рукой служанке, и та выпорхнула, предусмотрительно закрыв за собой дверь. – Как тебя звать, юноша?

Аданэй на секунду замешкался. Гиллара наверняка узнала, кто он, иначе с чего бы такое доброе отношение? Опальная сестра царя вполне могла придумать, как использовать опального кханади в своих целях. Но тогда почему она спросила его имя? Хочет убедиться, что не ошиблась? Или это проверка?

"Языком илиринца говорит сам Ханке двуликий", – вспомнилась бытовавшая в Отерхейне пословица.

– Айн, меня называют Айн, госпожа, – назвал Аданэй только что придуманное имя.

– Что ж, Айн, думаю, тебе уже сказали, где ты находишься?

Он кивнул, и женщина продолжила:

– Вот и хорошо. Теперь ни о чем не волнуйся, чувствуй себя спокойно.

Заметив удивление собеседника, Гиллара усмехнулась.

– Не понимаешь причину моего гостеприимства? Так я объясню. Ты, судя по акценту, из Отерхейна?

– Да, госпожа.

– Кем же ты был в Отерхейне?

– Рабом, – быстро откликнулся Аданэй. – С детства.

– Странно… – протянула Гиллара. – Там, у столба, ты говорил иное.

– Прости, госпожа, я ничего не помню. А что я говорил?

– Что ты не раб.

– Не помню… Может, я бредил.

– Почему-то я так и подумала, – снова заулыбалась Гиллара. – Но сейчас это уже не важно. В любом случае – ты из Отерхейна. А значит, тебе непросто будет меня понять, поскольку Отерхейну в лучшем случае еще только предстоит сделаться цивилизованным краем. Но я постараюсь объяснить. Видишь ли, Илирин очень отличается от страны, в которой ты вырос. У нас потрясающие скульптуры, живопись, музыка. И мы очень ценим красоту, в том числе и красоту людскую. Поэтому стараемся окружать себя слугами и рабами, которые соответствовали бы нашему чувству прекрасного. Но хорошие рабы стоят дорого, а я, увы, в опале, лишних денег у меня нет. Поэтому, когда я увидела тебя на каменоломне, то… – женщина запнулась. – Скажем так, я забрала тебя оттуда. Можешь считать, что тебе повезло.

– Я… даже не знаю, что сказать и как отблагодарить тебя, госпожа. Я никогда не забуду твоей доброты.

– О, я делала это для себя, – проворковала Гиллара. – Так что не благодари. Живи в замке и украшай его собою. Изредка я стану давать тебе мелкие поручения, но работой ты загружен не будешь. А теперь возвращайся в кровать, все-таки ты еще не до конца оправился, вид у тебя бледный. Завтра навещу тебя снова.

И она ушла. Аданэй, последовав ее совету, вернулся на ложе и, уставившись в потолок, задумался Он знал о странном эстетизме, присущем илиринцам, а потому объяснение Гиллары могло показаться правдоподобным, если бы не одно но: вряд ли в избитом оборванце кто-нибудь заподозрил бы красавца. А потому оставалась лишь одна версия: Гиллара узнала в нем кханади. Вот только каким образом? Татуировка-коршун? Разглядеть ее, скрытую под волосами, было непросто. Но если очень хорошо присмотреться, то возможно. А Гиллара, видят Боги, имела возможность присмотреться. Но почему она скрывает свое знание? Зачем притворяется, какие планы строит на его счет?

Додумать мысль и прийти к каким-то выводам Аданэй не успел, дремота навалилась неожиданно, и он погрузился в сон.

***

Прошло несколько недель, и Аданэй освоился с новой ролью. Теперь он вел весьма праздную жизнь, почти такую, как в бытность беззаботным кханади. Почти – потому что слишком уж смущала Аданэя неопределенность собственного положения. Все это время он пытался понять, зачем понадобился Гилларе. Расспрашивал служанок, прислушивался к чужим разговорам, но так и не услышал ничего важного.

В одиночестве он теперь оставался редко: в том конце замка, в котором он жил, почти не смолкали девичьи голоса. Служанки, изголодавшиеся по общению с мужским полом (конюшие и немногочисленная стража, набранная из окрестных поселений – не в счет) не упускали случая поболтать с Аданэем. Когда же, порою, он уставал от их болтовни, то уходил в свою комнату и никого не впускал, изредка делая исключение для Ли-ли – не то воспитанницы, не то служанки Гиллары.

"Моя маленькая ворожея", – смеясь, называл ее Аданэй. Кажется, ей это нравилось.

Голос Ли-ли – тихий, но глубокий – всегда звучал ласково и дружелюбно, и никому не доводилось слышать, чтобы она громко смеялась, зато легкая полуулыбка почти никогда не сходила с ее губ. С ней хорошо было просто сидеть рядом и молчать, погружаясь в собственные мысли. Прочие служанки, видя, как выделяет Аданэй Ли-ли среди них, почему-то воспринимали это как должное, словно признавали за ней превосходство. Гиллара в девочке и вовсе души не чаяла, и это также явилось причиной интереса Аданэя к Ли-Ли: он полагал, что если Гиллара о чем-нибудь и проговорится одной из прислужниц, так только ей. А уж влюбленная девушка не сможет утаить от своего Айна известие об опасности, если таковая будет ему угрожать.