«Эта штуковина может покалечить собак и даже детей!» – сказал мистер О'Доннелл, тыча в угли вилкой для поджарки тостов. Когда моя ловушка раскалилась докрасна, он достал ее из огня, положил на небольшую наковальню и начал стучать молотком. Из моей ловушки он выковал маленький квадратик.

Пока металл остывал, кузнец работал молча. Тем временем я подробно осмотрел все металлические фигурки, колокольчики и флюгеры, которые находились вокруг меня. На одной из полок гордо возвышалась маска римского воина. Наконец мистер О'Доннелл похлопал меня по плечу, а затем достал пару картинок со стрекозами.

«Вот что я тебе скажу, – начал он. – Ты получишь по пятьдесят центов за каждую пойманную стрекозу».

Я ответил, что это будет здорово, и, когда мы расстались, я был так взволнован, что совсем забыл про свою ловушку и сурка.

На другой день, едва проснувшись, я вышел в поле, прихватив с собой банку из-под мармелада и сачок для ловли бабочек. Воздух был полон насекомых, вокруг были цветы с пчелами и бабочками. Но я не видел ни одной стрекозы. Наконец, мое внимание привлекли длинные початки рогоза. Огромная стрекоза с гудением кружилась над ними. Мне удалось ее поймать, и я всю дорогу бежал вприпрыжку до лавки мистера О'Доннелла, которая из простого дома превратилась теперь в место, полное страхов и тайн.

Взяв увеличительное стекло, мистер О'Доннелл поднес банку со стрекозой к свету и внимательно ее рассмотрел. Он достал металлические прутки и, немного поработав молотком, сделал великолепную фигурку, идеальное изображение насекомого. Хотя он работал с металлом, его фигурка была такой же прекрасной и воздушной, как и само это хрупкое существо. И все же ему не удалось передать главное. Мне больше всего хотелось узнать, каково это – быть стрекозой и как она видит свой мир.

Пока я живу, я не смогу забыть этот день. И хотя мистера О'Доннелла уже нет с нами, в его лавке и сегодня стоит маленькая железная стрекоза. Покрытая пылью, она служит мне напоминанием, что в жизни есть нечто неуловимое, а не только последовательность образов и форм застывшей материи.

В последующих главах мы будем разбирать вопросы пространства и времени и, в особенности, квантовую теорию – для обоснования концепции биоцентризма. Однако сперва воспользуемся простой логикой, чтобы ответить на самый главный вопрос: где расположена наша Вселенная? Именно здесь нам придется отказаться от традиционных мышления и предположений, некоторые из которых унаследовал наш язык.

С раннего детства всем нам твердят, будто Вселенную можно изначально поделить на две сущности – на нас самих и то, что находится вне нас. Это представляется логичным и очевидным. То, что является «мной», как правило, определяется тем, чем я могу управлять. Я могу шевелить своими пальцами рук, но не могу покачивать вашими пальцами ног. Такая дихотомия основана на манипуляциях. Разделительной чертой между мной и не-мной считается кожа, строго указывая, что я – это мое тело и ничто иное.

Разумеется, с исчезновением части тела, как это испытали на себе некоторые несчастные с ампутированными конечностями, человек продолжает чувствовать себя «здесь и сейчас». Он нисколько не уменьшился в своем субъективном ощущении. Такие рассуждения можно без труда продолжить, пока он не дойдет до собственного мозга, воспринимающего себя как «я». Голова может существовать с помощью искусственного сердца и других органов, и если имя человека выкрикнут на перекличке – она мигом ответит: «Здесь!»

Главной идеей Рене Декарта, развившего философию до ее современного состояния, было первенство сознания: любое знание, все истины и все принципы бытия должны начинаться с индивидуального ощущения разума и себя самого. Таким образом, мы возвращаемся к старой пословице Cogito, ergo sum (я мыслю, следовательно, я существую). Разумеется, помимо Декарта и Канта, было много и других философов, приводивших свои аргументы в доказательство этого, – Лейбниц, Беркли, Шопенгауэр, Бергсон и многие другие. Но первая пара представляется самой значительной, знаменуя собой целые эпохи современной философской истории. Все начинается с «я».

Об ощущении себя было много сказано, и большинство религий (например, три из четырех ветвей буддизма, дзен и основное направление индуизма адвайта-веданта) доказывают, что отдельное независимое «я», изолированное от огромного космоса, – это иллюзорное ощущение. Самоанализ в любом случае заключил бы, что само мышление, как попросту сказал Декарт, обычно и есть синоним нашего чувства «я».

Другая сторона этой монеты ощущается нами, когда мышление останавливается. У многих из нас были минуты, когда, наблюдая за ребенком, домашним питомцем или чем-то в природе, мы переживали прилив несказанной радости. Мы выходили «за пределы себя» и, по сути, становились объектами наблюдения. 26 января 1976 года «Нью-Йорк таймс» опубликовала целую статью об этом феномене с опросом, показавшим, что не менее 25 % людей имели хотя бы одно переживание «чувства единения со всем» и чувства «вся наша Вселенная – живая». Ровно 40 % из 600 опрошенных утвердительно охарактеризовали это переживание как «убежденность в том, что любовь в центре всего» и в итоге испытали «чувство глубокого и полного спокойствия».

Это хорошо, но те, кто никогда «там не бывал» и явно составляют большинство тех, кто топчется у входа в ночной клуб, отмахнутся от этого феномена и объяснят его принятием желаемого за действительное, а то и вовсе галлюцинацией. И хотя исследование может быть научно обоснованным, сами по себе его выводы мало что значат. Чтобы попытаться разобраться в понимании самого себя, нам потребуется куда большее.

Но мы можем допустить, что нечто происходит, когда мыслящий разум устраняется от дел. Отсутствие мыслей, выраженных словесно, или состояние грезы – вовсе не равнозначно оцепенению и пустоте. Скорее сознание, пребывая в своей нервной, дерганой и вербальной камере заключения, вырывается наружу и поселяется уже в другой части театра, где освещение ярче и все оказывается менее запутанным и более реальными.