Самый известный эксперимент в этой области был проведен четверть века назад. Исследователь Бенджамин Либет попросил испытуемых выполнять беспорядочные движения рукой, подключив их к монитору электроэнцефалографа (ЭЭГ), где отслеживался так называемый «потенциал готовности» мозга. Как и ожидалось, электрические сигналы всегда опережают реальные физические действия, но Либет хотел выяснить, предшествуют ли они также субъективному ощущению намерения действовать. Попросту говоря, он хотел знать, существует ли некое субъективное «я», сознательно решающее, как поступить с объектами, и этим стимулирующее электрическую активность мозга, которая и приводит к действию. Или все происходит наоборот? Для этого испытуемые должны были отмечать положение секундной стрелки часов в тот момент, когда у них появилось намерение пошевелить рукой.

Либет представил последовательные и неудивительные для нас выводы: бессознательная, непрочувствованная электрическая активность мозга возникала за полсекунды до того, как субъект осознанно принимал решение. В более поздних экспериментах Либета от 2008 года были проанализированы отдельные функции мозга более высокого порядка. В результате исследовательская группа смогла заранее – в пределах до 10 секунд – предсказать, какую руку захочет поднять испытуемый. Для когнитивных решений десять секунд – это почти вечность, и все же при сканировании мозга окончательное решение человека можно было заметить задолго до того, как он его сделал. Этот и другие эксперименты доказывают, что мозг принимает свои собственные решения на подсознательном уровне и только позже люди понимают, будто это сделали «они». А мы-то считаем, что, в отличие от отлаженного и автономного функционирования наших сердца и почек, за работу мозга отвечает авторитарное «я». Либет заключил, что чувство нашей личной свободной воли возникает исключительно из устоявшейся точки зрения о работе мозга.

Если так, то какая нам от этого польза? Во-первых, мы можем в полной мере насладиться тем, как разворачивается жизнь, в том числе и наша собственная, не сковывая себя усвоенным и нередко внушающим вину чувством контроля, а также навязчивым желанием ничего не перепутать. Мы вольны расслабиться, потому что все равно будем действовать автоматически.

Второй и еще более важный довод этой книги и этой главы: как показывает нам современная наука о мозге, происходящее «там» (в нашем окружении) в действительности существует в нашем собственном разуме. Местоположение переживания визуального и тактильного опыта находится не в какой-то удаленной от нас точке внешнего мира. Причина – в нашем воспитании: мы привыкли так думать и потому далеки от самих себя. Оглядываясь вокруг, мы видим лишь свой собственный разум, или, если выразиться точнее, нет никаких отличий между внешним и внутренним. Мы можем определить всё познание как сплав нашего эмпирического «я» и энергетических полей, пронизывающих весь космос. Дабы избежать таких угловатых фраз, мы будем говорить об осведомленности или сознании. С таким пониманием (и это не каламбур) мы убедимся, что любая «теория всего» должна включать в себя и биоцентризм – в противном случае она станет поездом в никуда.

Подведем итоги:

Первый принцип биоцентризма. То, что мы воспринимаем как реальность, является процессом, включающим в себя и наше сознание.

Существование времени невозможно обнаружить по тиканью часов. Это язык жизни, и сильнее всего он ощущается посредством человеческого опыта.

Отец оттолкнул ее. Потом Пузырьку опять досталось.

Мой отец был итальянцем старой закалки с архаичными представлениями о воспитании детей – вот почему сегодня мне так нелегко описывать этот случай из давнего прошлого. Унижение, которому Пузырек подверглась в тот день (и такое случалось постоянно), было настолько сильным, что я и четыре десятилетия спустя вспоминаю об этом так, словно это произошло вчера.

Привязанность, которую я испытывал к Беверли, или к «Пузырьку», как ее прозвали, была очень сильной: будучи старшей сестрой, она всегда считала своей задачей меня защищать. Даже сейчас, предаваясь детским воспоминаниям, я не могу не чувствовать боли.

Я помню утро того холодного дня в Новой Англии, помню всем своим существом – до кончиков пальцев ног. Я стоял на остановке школьного автобуса в обычное время, при мне были мои маленькие варежки и коробка для завтрака. Неожиданно один из старших мальчиков толкнул меня. Что именно произошло, я не могу припомнить. Вполне возможно, тут была и моя доля вины. Но вот я оказался на тротуаре – совершенно беззащитный. «Отпусти, – хныкал я, – дай мне подняться».

Я продолжал лежать на земле, мне было очень холодно и больно, и тут увидел, как Пузырек бежит по улице. Когда она добежала до автобусной остановки, она так взглянула на старшего мальчика, что тот испугался. За свое спасение я должен был благодарить ее одну. «Тронешь еще раз моего младшего брата, – сказала она, – и я побью тебя».

Я всегда был ее любимцем. Мое самое раннее воспоминание связано с ней и нашей игрой в больницу, когда мы изображали прием у врача. «Ты немного приболел, – сказала она, протягивая мне чашку с песком. – Вот лекарство. Выпей, и тебе станет лучше». Я послушал ее и поднес чашку ко рту. «Нет!» – закричала Пузырек. А потом вздохнула, как будто она сама сделала глоток. (Только потом до меня дошло, что это всего лишь выдумка и я должен был пить понарошку – а тогда мне это представлялось вполне реальным.)

Мне трудно поверить, что именно я, а не она, стал врачом. Она была очень сообразительной и старалась все делать только на отлично – насколько я помню, она и в школе была отличницей. Ее любили все учителя. Но этого оказалось недостаточно. К десятому классу она бросила школу, связалась с наркотиками и покатилась по наклонной плоскости. Я могу объяснить это только тем, что дома к ней плохо относились. В ее болезни были и ремиссии; все происходило циклически, самым бессмысленным образом. Ее избивали, она сбегала, а затем ее снова наказывали.