Одно из моих самых ранних детских воспоминаний – это как я выхожу с заднего двора в дикое поле рядом с лесом. К сегодняшнему дню население земного шара удвоилось, но даже сейчас многие дети хорошо знают, где заканчивается известный им мир и начинается немного пугающая, опасная, непокоренная Вселенная. Как-то раз я пересек эту границу, отделявшую порядок от хаоса, пробрался сквозь заросли и вышел к старой корявой яблоне, задушенной лозой. Я протиснулся к небольшой и незаметной проплешине под деревом. С одной стороны, было удивительно, что я обнаружил место, которое до меня не видел ни один человек, а с другой – не понимал, как такое место могло бы существовать, если бы я его не обнаружил. Я воспитывался как католик и поэтому решил, что нашел некое особое место на Божьей сцене – и со своего небесного ракурса Верховный Творец внимательно наблюдает за мной. Возможно, Он изучал меня и наблюдал так же пристально, как и я, когда стал студентом-медиком и в микроскоп изучал крошечных существ, которыми кишит капля воды и которые в ней размножаются.

Давным-давно, в те самые удивительные минуты меня обеспокоили и другие вопросы, хотя я еще не отдавал себе отчета, что эти размышления появились уже тогда, когда появился разумный человек. Если Бог и вправду сотворил мир, то кто сотворил Бога? Этот вопрос мучил меня задолго до того, как я увидел микрофотографии ДНК или следы вещества и антивещества в пузырьковой камере при столкновении высокоэнергетичных частиц. Как на инстинктивном, так и на интеллектуальном уровне я догадывался, что место не имеет никакого смысла, если его никто не видит.

Я уже упоминал, что моя жизнь в семье вовсе не была идиллией Нормана Роквелла [1] . Отец был профессиональным игроком, зарабатывающим на жизнь игрой в карты, и ни одна из трех моих сестер даже не окончила школу. Я и моя старшая сестра предпринимали всевозможные усилия, дабы избежать побоев, и размеренная жизнь – это не про меня. Как правило, я был предоставлен самому себе, потому что мне не позволяли слоняться по дому, если только не наступало время приема пищи или сна. Моими играми были прогулки в чащах соседних лесов вдоль русла ручьев или изучение следов животных. Вблизи от дома не было особо илистых рек или опасных болот. Я был убежден, что никто никогда не видел этих мест и в них не бывал, и думал, что раз никого это не волнует, то никто здесь и не живет. Хотя, конечно, я был не один, в лесу было столько же «жителей», как в любом крупном городе, – здесь обитали змеи, ондатры, еноты, черепахи и птицы.

С этих прогулок и началось мое понимание природы. Я перекатывал бревна в поисках саламандр и лазил по деревьям, осматривая дупла и птичьи гнезда. Начав задумываться над серьезными экзистенциальными вопросами, я стал понимать, что статичная объективная реальность, о которой рассказывают в школе, не совсем соответствует действительности. У животных, за которыми я наблюдал, было свое восприятие мира, свои реалии. Хотя это не был мир людей – мир парковок и торговых центров, для них он был таким же реальным. Если так, то что же тогда происходит с нашей Вселенной?

Однажды я нашел старое дерево с сучками и мертвыми ветками. В нем было огромное дупло, и я не удержался от соблазна стать очередным Джеком с бобовым стеблем [2] . Бесшумно сняв носки и надев их на руки, я сунул руку в дыру. Я почувствовал, как чьи-то когти и клюв впились в мои пальцы, и испугался, заслышав громкий шум крыльев. Когда я отдернул руку, на меня уставилась голова маленькой совы. Она визжала; у нее были уши с хохолком. Передо мной оказалось еще одно существо, живущее в своем собственном мире, но область ее обитания каким-то образом пересекалась с моим. Оставив в покое маленького собрата, я вернулся домой. Я оставался подростком, но что-то внутри меня незаметно переменилось. Мир моего дома и его окружение стало частью Вселенной, населенной сознанием – близким к моему, но и отличным от него.

Мне было лет девять, когда я вдруг прочувствовал то непостижимое и ускользающее свойство, определяющее жизнь. Для меня становилось все более и более ясным, что в ней есть нечто необъяснимое – сила, которую я ощущал, но так и не мог уловить. Как раз в тот день я решил поймать сурка, нора которого появилась рядом с домом Барбары. Ее муж Юджин, или мистер О'Доннелл, был одним из последних кузнецов в Новой Англии. Я подошел к его дому и заметил, что колпак дымохода над его лавкой вращается круг за кругом, услышал попискивание, а затем грохот и дребезжание. Потом неожиданно вышел кузнец с дробовиком в руке, мельком взглянул в мою сторону и выстрелил в дымоход. Вращение колпака тут же прекратилось. И тут я подумал: не хотелось бы, чтобы он меня поймал.

Добраться до норы сурка было нелегко – насколько я помню, она была совсем рядом с лавкой мистера О’Доннелла; я даже мог слышать, как меха раздували в кузнице угли. Я бесшумно прополз в высокой траве, иногда спугивая кузнечика или бабочку. Я вырыл яму под пучком травы и поставил стальную ловушку, купленную накануне в хозяйственном магазине. Затем я присыпал ловушку землей из норы, убедившись, что металлическому устройству не будут мешать корни или камни. Сама ловушка располагалась рядом с норой. Потом я взял в одну руку кол, а в другую камень и несколькими ударами вогнал его в землю. Это было моей ошибкой. Я был так поглощен работой, что не заметил, как ко мне кто-то приблизился. Я был в шоке, когда вдруг услышал:

«Что ты делаешь?»

Я поднял голову и увидел мистера О'Доннелла, стоящего прямо передо мной. Он внимательно осматривал землю; он исследовал ее медленно и подробно, пока не заметил ловушку. Я ничего не ответил, изо всех сил стараясь не расплакаться.

«Дай-ка мне эту ловушку, малыш, – сказал мистер О'Доннелл, – и пойдем со мной».

Я слишком его боялся, чтобы не согласиться, и поступил, как мне было велено, проследовав за ним в лавку. Мне открылся диковинный новый мир, где было множество разного рода инструментов и где с потолка свисали колокольчики, разные по форме и звучанию. Напротив стены находилась кузница, и подход к ней был из центра комнаты. Запустив кузнечные меха, мистер О'Доннелл швырнул ловушку на угли, и под ними появился крошечный огонек. Он разгорался все жарче и жарче, пока не появилось пламя.