«Эта девочка совсем не паинька», — усмехаюсь про себя.

— Достаточно мам, — строго прерываю ее, потому что понимаю, что она переходит все дозволенные рамки.

Нинель прикрывает рот от восторга и внимательно осматривает меня с ног до головы, словно не верит тому, что обо мне говорят. Наверное, она уже мысленно примерила, как гармонично мы смотримся с Олли, и какими будут наши дети, но лично меня это мало волнует.

— Не может быть, Виолетта! Моя Олли тоже занимается благотворительностью! Встает на защиту невинных зверушек, и жертвует львиную долю заработанных папой денег, чтобы помочь бедным несчастным существам.

Я прекращаю слушать то, как соревнуются дамы, потому что вижу на горизонте своего давнего товарища Антона. Откланиваюсь, обещаю Олли, что еще найду ее и покажу нашу оранжерею на заднем дворе. С радостью покидаю общество дам и направляюсь к другу, прихватив еще два бокала виски. С Антоном мы знакомы с детства — жили бок о бок, учились в одном лицее, делили радости и невзгоды непростой мажорской жизни и до сих пор поддерживаем приятельские отношения. По крайней мере, пытаемся. Антон пьет шампанское в одиночестве и откровенно скучает.

— О, кого я вижу! — восклицает он. — Неужели заставили явиться?

— Вынудили, — отвечаю, поправляя галстук на шее.

— Скучно тут — ни одной нормальной цыпочки, с которой можно зажечь. Не поделишься своим белокурым ангелом?

Он кивает в сторону Олли и буквально съедает ее глазами. Я смеюсь и вспоминаю, чем заканчивались все наши посиделки в юности. Мы тусили в самых шикарных клубах мира, баловались легкими наркотиками, устраивали групповушки и трахали все, что движется. Для нас было нормальной практикой поделиться «девочкой» прихватив с собой друга, но сейчас его слова не вызывали у меня ничего, кроме смеха. Мы жили так словно в последний раз. Но с тех пор многое изменилось, в том числе и я сам.

— Прости друг, ее губы сегодня будут заглатывать только мой член, — говорю я с неприкрытым удовольствием, хотя в мыслях представляю далеко не Олли, а кареглазую Белоснежку с ее симпатичными алыми губами.

Но Белоснежка — табу, а Олли здесь и сейчас готова отдаться в мои руки с превеликим удовольствием.

Мы разговариваем с Антоном ни о чем. Просто треплемся, обсуждая футбол, политику, от которой я далек и вспоминаем старых знакомых. В наш разговор нагло вторгается мама и, извиняясь перед другом, уводит меня из его компании. Берет под руку и ведет в просторный зал.

— Ты не поздравил отца, — шепчет она на ухо.

— Как? Я же прислал подарок!

Понимаю, что я даже не в курсе, какой презент преподнёс отцу. Но наши отношения всегда были прохладными чего уж скрывать. Да и не отец он мне. Отчим. Просто усыновил, когда мне исполнилось два года…

— Валерка тоже не поздравила, — парирую я.

— Твоя сестра сейчас не в Москве, ты же знаешь! — она тут же спешит оправдать младшую.

Не в Москве, но завтра возвращается и презентует свой новый клип, который сняла в Штатах накануне. И мы с Белоснежкой отправляемся к ней на презентацию вдвоем.

В толпе людей мы все же находим отца. Мне кажется, за то время пока я не видел его, он стал еще толще — двойной подбородок превратился в тройной, а огромный как шарик живот раздулся вширь. В руках бокал с виски, на лице красные пятна и капли пота. Я пожимаю ему руку и сухо поздравляю с днем рождения.

— Я приготовил для тебя подарок, — говорю я, — курьер должен был привезти.

— Да-да, получил. Мне очень понравился подарок, — врет отец, и я натянуто улыбаюсь.

Наш разговор не клеится — мы совершенно из разных миров и жизней. Он знаменитый политик, который не видит ничего дальше Госдумы, я же не смыслю свой жизни без музыки и компании, которая эту музыку записывает.

Нахожу более удачный момент и покидаю его скучное и неинтересное общество. И я, правда, показываю Олли нашу оранжерею на заднем дворе. Масштабных размеров, с множеством фруктовых деревьев, цветов и овощей. А так же здесь много укромных местечек, где белокурая нимфа стоит на корточках и жадно сосет мой член. И я клянусь, что никогда не расскажу ее маме, какой развратной может быть ее дочка.

Лиза, 2008 год. Прошлое.

После смерти родителей меня куда-то везут. В стареньких «Жигулях» по самому центру Москвы, где я бывала всего несколько раз в своей жизни. Я сильнее вжимаюсь в сиденье и не хочу ни с кем разговаривать. Перед отъездом я умоляла бабушку не отдавать меня никому, но она только плакала, стряхивая крупные слезы. Бабушка старенькая, у нее почти не ходят ноги, и соцопека настояла на том, чтобы определить меня в детский дом.

Старое ветхое здание с потрескавшимися стенами и решетками на окнах, высокая изгородь, не хватает лишь колючей проволоки, чтобы я не сбежала. Мне почти десять лет и моя счастливая жизнь заканчивается, едва я переступаю порог детского дома. На первом этаже меня перехватывает медсестра и берет под руку.

— Лиза Соловьева? Тебя определили к нам, — говорит она. — Сейчас я познакомлю тебя с учебным классом.

Затем происходит то, чего я так сильно боялась — знакомство со сверстниками, где каждый из детей озлобленный загнанный в клетку зверёк. А я — боксерская груша — то, на чем зверек может сорвать злость из-за неудавшейся жизни.