– Именно.

– Так пусть Владимил поможет сыну! – воскликнул Флакк. – Чего он ждет?!

– Он так и обещал. Клялся, что всеми силами… Ценой собственной жизни. Но я ему не верю, Флакк. Ни на палец не верю. Мне кажется, он готов пожертвовать сыном… Хладнокровно, расчетливо. И озерники это знают. Тут пока одни загадки! Владимил всеми силами хочет уничтожить озерные города. Кстати, Флакк, ты знаешь, что озерные города – это тюрьмы, одни действующие, другие бывшие, людей отправляют туда на двадцать лет, и все эти годы город находится в автономном режиме. А потом… потом город всплывает, открывается, но на твердь никто не возвращается.

– Что за глупая выдумка? – У Лери дрогнул голос. Кажется, и она о чем-то таком догадывалась. Подозревала.

– Это так… – утвердил Марк Корвин.

– Но если “город”, – Флакк даже голосом обозначил кавычки, – открывается… То почему оттуда люди не уходят? Почему никто не бежит из озерных городов?

– Этого я еще не знаю. И потом, я не уверен, что нам нужно заниматься городами… У нас слишком мало времени.

Все невольно посмотрели в окно. Уже рассвело. День обещал быть солнечным и по-летнему теплым.

– Что будем делать? – спросила Лери.

– Давайте узнаем новости по галанету, – предложил Марк.

Флакк затребовал последнюю сводку. В комнате появилась голограмма очаровательной девушки с длинной русой косой. Она мило хлопала глазами, пока сообщала последние события:

– Великий князь собрал экстренное заседание государственного совета и объявил, что подписал указ о ликвидации озерных городов…

– Подписал смертный приговор Друзу, – уточнил Марк.

– Сделай что-нибудь! – закричала Лери.

“Кабинет-министр знает, что озерники готовят для него “седьмое колено”. Шантажисты были уверены, что он уступит, и ждали. Владимил их обманул и нанес молниеносный удар. Ясно, что на сына ему плевать. Но почему он не боится получить “седьмым коленом” под дых так, что дух вон? Похоже, что он готов поставить на карту все – и жизнь сына, и собственную жизнь”, – шептал голос.

– Нужели никто не поможет? – прошептала Лери и вздрогнула всем телом, услышав вызов экстренной связи. Зуммер прозвучал как ответ на ее вопрос.

В номере возникла голограмма Гривцова. Он был в мундире – зеленом с золотом, какой-то встрепанный, с красными от бессонницы глазами.

– Послушайте, знаю, час неурочный. Но, может быть, вы объясните вашему другу, что он сам себя отправляет на эшафот! – почти выкрикнул Гривцов.

Голограмма изменилась: теперь стала видна вся камера, ее липкий сырой полумрак, тусклый свет лампочки, железная койка, и Друз в арестантском исподнем, сидящий на этой койке. Час был ранний, кровать еще не убрали, не пришпилили к стене. Но Друз был чисто выбрит, и выглядел куда бодрее, чем следователь.

– Мою одежду забрали и еще не удосужились вернуть, – сообщил Друз. Никто не имел права думать, что центурион лацийского космофлота может так выглядеть даже в камере.

– Привет, Лу, – голос девушки предательски дрогнул, она коснулась голограммы, как будто Друз мог почувствовать ее прикосновение!

– Объясните вашему другу, что единственный шанс сохранить жизнь – это признаться в совершении убийства в состоянии аффекта. А потом собрать доказательства… если уж вы так уверены в невиновности вашего друга, – почти кричал Гривцов.

– Но ведь и вы уверены, что Друз никого не убивал! – воскликнул Корвин, невольно переходя на повышенные тона.

– Может быть так, – согласился Гривцов. – Но все улики против него. Самый снисходительный суд отправит его на плаху. Уговорите его сознаться!

– Друз, милый, пожалуйста… – взмолилась Лери. – Скажи, что это ты… мы тебя спасем… обещаю… Я тебя спасу. У нас уже есть зацепки. Мы знаем, как все было. Нам нужно только время, чтобы собрать доказательства. Хотя бы несколько дней!

– Не могу, – покачал головой заключенный.

– Почему? – Лери изобразила недоумение. Очень хорошо изобразила. Почти натурально.

– Ты меня разлюбишь.

– Неправда!

– Правда, Лери, правда, девочка моя. Ты сама это знаешь.

Корвин покосился на Флакка. Он был куда старше и Корвина, и Лери, и Друза. Быть может, его авторитет…

– К сожалению, я не могу никого принуждать сделаться трусом, – покачал головой военный трибун.

– Я слышал про ваше лацийское упрямство… Но чтобы так! Так! Вам хоть жаль этого парня? – спросил Гривцов. Он едва сдерживал ярость.