«Каноническая» история является частью программирования патриотизма как новой идеологии постсоветской России и является симптомом самой важной проблемы для россиян после 1991 г. – национальной. В XX веке, да и не только (1812), Россия показала, что ни одно государство или группа государств не в состоянии завладеть ею извне, но сама она может быть разрушена изнутри, если пожелает этого – так произошло и в 1917 г., и в 1991 г, и в обоих случаях национальный фактор был особенно сильным.

Идеология, однако, всегда умерщвляет патриотизм, независимо от своих аспектов – левых, правых центристских и пр. Неслучайно и современная идеология, воцарившаяся после окончания Холодной войны – глобализация, выступает против патриотизма и суверенитета национальной памяти, неолиберальный универсализм на рынке противопоставляется социальным функциям государственности.

Высокая культура престижна и может быть доступной для всех только благодаря государству, рынок ориентируется на массовый вкус, который далек от классики во всех отношениях. Государство поощряет теоретическую и фундаментальную науку (стратегия будущего), которая проигрывает на рынке, ориентированном на прикладную науку (тактика сегодняшнего дня).

На фоне этой новой битвы XXI века – битвы между рынком и государством, заменившей битву за разделение властей и демократии (с 1789-го до 1991-го), Россия выбрала для себя определение «социальное государство» (по конституции 1993-го), с одной стороны, а с другой – ориентировалась на патриотизм как защитный механизм от глобализации по западному образцу. Поскольку сама Россия предпочитает свою модель глобализации – евразийскую, которая прагматична, но и консервативна как идеология в противовес неолиберализму.

Евразийство, однако, может быть успешным только во внешнеполитическом плане, как российская версия глобализации, причем прагматичной, каковой она являлась до сих пор, а не идеологической, тогда как во внутриполитическом плане следует сделать ставку на восстановление понятия «русская» культура, а не «российская», следовательно, и на реабилитацию понятия «русский» наравне с понятием «россиянин»; первое должно остаться для отражения национальной принадлежности – русский это тот, кто является частью русской культуры, независимо от своих этнических корней, тогда как понятие «россиянин» останется для отражения гражданской/политической принадлежности.

Национальная идея постсоветской России, которая бы нейтрализовала национальный фактор дестабилизации государства, не может быть ни «евразийской», ни «российской», а только «русской», как часть русской культуры, которая является европейской!

Распад СССР в 1991 г. вызвал потрясения, которые не обошли стороной и один из самых консервативных институтов – архивную систему. Начало 90-х определяется как «архивная революция» [118] , «информационный взрыв», «археографический взрыв» [119] в «новом архивно-информационном пространстве». В 1997 г. появился и термин «архивная контрреволюция», или «великий перелом» [120] .

Хронологически архивную революцию можно разделить на три основных периода – с конца 80-х годов до августа 1991 г., с августа 1991 до середины 90-х годов, и со второй половины 90-х до октября 2004 г., когда был принят закон об архивах в Российской Федерации (РФ). В первый период реформа проводилась по советскому образцу середины 50-х годов. Второй период является временем истинной архивной революции, когда преобладали проблемы, связанные с рассекречиванием документов. Третий период был посвящен главным образом выяснению нового понятийного аппарата и подготовке нового законодательства. Если для первых двух периодов характерно общественное и политическое давление, то в третьем налицо рутинное административное решение реформы в архивах.

Архивная революция имеет следующие аспекты:

• создание новых архивов;

• принятие нового архивного законодательства, установление критериев секретности;

• создание нового понятийного аппарата, который подчинен ее основным целям;

• рассекречивание документов с истекшим сроком давности;

• преодоление ведомственной монополии на архивы.

Архивная реформа началась с началом перестройки при Михаиле Горбачеве, когда правительство разделяло общественные настроения, направленные на «рассекречивание документов», как часть реабилитации жертв политических репрессий. Еще в конце 80-х годов были рассекречены документы по раскулачиванию, выселениям и переселениям – все они доступны с начала 90-х годов, однако доступ к ним затруднялся ввиду отсутствия описей, или «инфраструктуры» [121] .

Еще одной проблемой с самого начала перестройки являлось наличие дел «ограниченного доступа», помимо засекреченных. Дела с «ограниченным доступом» являются важной частью практики ведомственного ограничения доступа к документам. Руководства министерств и ведомств, по согласованию с Главным архивом СССР, превратили документы в дела с «ограниченным доступом», учет которых не велся. Примерно к середине 80-х годов в 14 ведомствах существовало свыше 1 100 000 единиц хранения [122] .