Юношу укрепили эти слова. Он стоял теперь спокойный и твердый.

Мать осенила его крестом, молча прижала в последний раз к сердцу. Старший из свиты ее сына уже ждал за порогом.

Она взяла в последний раз в свои руки голову дорогого сына и смотрела ему в глаза.

– Ступай, – мать с тобой! – прошептала она слабеющим голосом. Он оторвался от нее. Она еще раз, уже издали, осенила его крестным знамением и когда он выходил, собрав последние силы, сказала ему:

– Не посрами своей веры!

Занавес опустился за ним, – мать упала без чувств перед распятием.

Каллиопий отъезжал от родного дома.

В Помпеополе Киликийском шли великие празднества в честь кумиров, когда прибыл туда Каллиопий.

Нарядная толпа, стремившаяся по улицам, разукрашенные дома, оживленные лица, праздничный говор – все это удивило юношу, и он, подойдя к одной кучке граждан, спросил, почему в городе такое ликование.

– Ты, видно, приезжий, – ответили ему. Наш градоправитель, Максим, учредил сегодня жертвы, пляски и игры в честь наших богов. Мы все пируем, – зовем и тебя ликовать с нами.

Тщетно хотел увлечь за собой юношу старший из приставленных к нему рабов. Глаза Каллиопия разгорелись, он выпрямился и, смело глядя на толпу, произнес:

– Я христианин, и когда я праздную дни моего Христа, я отмечаю их постом, а не пляской. Нет мне части в ваших ликованиях; никогда уста, славящие Христа, не воздадут хвалы скверным идолам.

Толпа с негодованием слушала юношу и повлекла его к градоначальнику.

– Кто ты? – спросил он Каллиопия.

– Я христианин, а имя мне Каллиопий.

– Отчего ты один отказываешься участвовать в нашем празднике?

– Оттого, что я знаю истину и стремлюсь к свету, а ваши боги – ложь, и вы живете во мраке.

– Юноша! Твои молодые годы не извиняют тебе твою дерзость. Кто ты такой, откуда?

– Я из Пергии Памфилийской, из сенаторского и патрицианского рода. Но самое мне дорогое – то, что я христианин.

– Родители твои?

– Отец уже умер, а мать жива.

– Юноша, я знаю теперь, кто ты. Велико твое преступление, но велика к тебе милость богов, так щедро наделивших тебя и знатностью, и богатством, и красотой. Клянусь Юпитером, если ты поклонишься богам, я забуду твою вину, прощу тебя, и дам тебе в жены мою единственную дочь.

– Если бы я хотел жениться, – отвечал Каллиопий, – я бы мог взять за себя твою дочь и поселить в доме матери моей, потому что не нуждаюсь в твоем богатстве; но знай, что я обещал моему Христу сохранить нетленным мое девство. Твори, что хочешь: я – христианин.

Жестоким мукам был подвергнут Каллиопий. Под ударами оловянных прутьев он восклицал:

– Благодарю Тебя, Христос мой, Ты сподобил меня страдать за Тебя.

– Поклонись богам, – сказал подошедший к мученику Максим, – и ты снова увидишь родину и мать. Взгляни на свои страдания.

– Я гляжу на сладость будущего моего покоя и не чувствую мук. А здесь я не один: правоверная Церковь Христова – матерь моя, и Царство Небесное, к которому я приближаюсь, – вот моя отчизна. Я буду страдать. Чем тяжелей будет моя мука, тем будет мне отрадней: я жажду венца, а никто не бывает увенчан, если не пострадает.

Тогда изобрели новое мучение: страшным колесом с острыми ножами стали терзать мученику тело, а снизу его палили жарким огнем. И когда страдания превзошли меру, мученик возопил к Богу:

– Христос! Приди на помощь рабу Твоему, чтоб до конца прославить во мне недостойном святое имя Твое, чтобы увидели все, что не посрамятся уповающие на Тебя!

И вот предстал ангел Господень, погасил огонь и остановил колесо. Тело мученика обливалось кровью, и сквозь истерзанное и прожженное мясо зияли кости, – и когда его отвязали от орудия пыток, народ, в ужасе смотря на терпение этого знатного юноши, воскликнул: «О неправедный суд, велик этот отрок!»

Каллиопия бросили в темницу.

Он знал, что теперь близок его конец, что та участь мученика, о которой он слышал с детства, – исполнилась над ним, что прошлая жизнь отошла навсегда, и все дышит новым, – и он был готов. Покидаемая земля, мирское счастье, богатство, известность, красоты природы, знание – все казалось бесконечно малым перед тем, что открывалось ему.

И в эти последние часы об одном он думал еще на земле.

«Мать, мать!» – шептал он слабым голосом. Ему хотелось, чтобы она была тут и благословила его подвиг и чтобы увидела, как умирает он, верный ее завету.