Великое однообразие любви
вернуться

Драгомощенко Зинаида
Шрифт:
…Негромко говоришь – прощай.Мост над стремниной лета, над ливнем.Прощай, – говоришь тополиным побегам,шелковице за белым забороми улице,А сам толком не знаешь –К кому обращен этот шепот.Прощай, говоришь снам, в которыхты появилась…О какой странный сон вырос над нами!Крыло и звезда были незримы тогда.Впереди мерно машут крыльями птицы:Дрозды, чибисы, дикие гуси.Невесомость полнит тела, зрачокразрывает безмерность отчаянья –Всего не увидеть.Вскипает вода, трепещут кроны деревьев,Раздвигается мир до пределов, доселеневедомыхни нам, ни ему самому.И, точно шепот твой, в безмерностисолнечного лучатанцует бледная паутина,предваряя милосердие льда.Какой странный сон раскинулся над намитогда.

«Зима уже давным-давно…»

Зима уже давным-давно,да снега нетИ пусто небо.Лишь перья сизые прозрачных облаковколышутся дремотно над заливом.Залив в цвету смятенных голосов!Так слышали: начнется деньи птица возвестит его начало.Сколь ясно все!Безгласны руки, воздух,Как тонко серебрится здесь гранит.Пусть будет так, как сказано –Вначале птица. Зашевелится тень потомв зрачке,И день великий без конца и краясольется с пустотой зимы.

«на второй день снегопада…»

на второй день снегопадая вспомнилокно в другом домеи так же тихо почти у глазпроносился снег

«так все несложно и просто!..»

так все несложно и просто!прах огоньков у стекол чужихмотылек на грудиголова, склоненная к белому трепетувсе невероятно понятно –последовательность, недоступная разуму –я появляюсь, затем ухожу, потом умираюпокойно лицолицо утихаетснег слетает к лицук краям подступает –и снег и лицо приостановлены сразу

«всё летят и летят…»

(в те дни)

всё летят и летят –мать прошепталамы стояли у мокрых воротя постарше она помоложене отводя глаз от небесдождь пустилсяона поднесла руку к лицуветер трепал ее черный платок

Из сборника «Торжество травы» (1973)

«Вялая зелень…»

Вялая зелень,И голоса так заманчивы – поют голоса.Поют, только-только рассвет приходит,Только забрезжит в запотевшем стеклеабрис птицы, медленно восходящей,А покуда нет еще солнца –Голоса стелются, настойчивы, незатейливы,Подымаются над оперением верб, мерцающихв отмелях,где тают винные волосы случайного снегопадаи вода вьется на ясных уступах песка,словно навстречу течет голосам восходящим,настойчивым и прекрасным.А ты смотришь в воду и видишь,как необычайно проста природа материи.Или нет… Лучше так – ты, глядя пристальнов воду,размышляешь о тишине пресловутой,которая когда-то настанет,О неясной душе песка,длящейся из месяца в месяц,О неизбежных снегах,появление которых всегда неожиданно и печально.Ты доверился тишине, как теченью пловец:Он следит косую лазурь,Ты смотришь в воду и не отзываешься, когда зовут.Мотылек над потоком (зовут тебя),Синева сквозит в перистых облаках(зовут тебя, зовут),Шероховатый луч двоится в уголке опаленной коры(видно, никак не дозваться).

«Словно яблоко пронесли и с моста опустили…»

Словно яблоко пронесли и с моста опустилирассеянно.Ринулась к солнцу тень рыболова.И сам он запел, выпуская плотву из соломенныхдыр,А в мешковине трепещет бескровная рыбатвоего поцелуя.Кто же бредет вдоль божьих свечей?Кто поит мух солнцеглазых бледной сукровицей рек?Много свечей в час посева,Много огня в день жатвы и хмеля,Много молчания в день первых побегов.Века пролегли меж зерном и свечой –Руку подставь! Пусть неприкаянная птица,крылатое семяобожженного клена, твой ангел –опустится на ладонь.Пусть недоступней все разум.И только пустые тела, как сухие колосья,тянутся по ветру.И только свобода беспризорных шелковиц,затянутая в ледяное кольцо детских волос,Свобода холмов, налитых зноем,И нищего слова, и облака без конца и начала –забавы птиц и детей, отрады бездомных и рыб…И голову запрокинув, как идиоты, выплеснув ртовсеребро,Уходим к убежищу Водолея,Грому сентябрьской звезды внимая рассеянно,Да шагам едва слышным того, кто бредет вдольбожьих свечей,Да нищему слову –Что, словно яблоко, пронесли и с моста опустилирассеянно.

«Восходим на мост…»

Восходим на мост.Прогибаются доски настила,Пружинят под поступью почти невесомой,По щиколотку ноги в древесине текучей.Смиренны змеи и зачарованы хоромодурманенных ветром растений.Запылал брат твой, Июнь!Сгинул Май, и двинулись маки из раскрытыхглубин к воздушным кострам.Вот вода, и вот ее нет,Завязь, шум, намерение.Завязь, шепот, предощущение зрения,Может статься, вода даст ответ?Прочтешь в ней все, что может ум твой понять?Однако, возможно, ушла вся вода,Ее нет. И русло реки, как ненужный излом,лжет неустанно рукам,Таким непрочным,Таким ненужным.Может статься, луна, отягощенная прошлогоднимилистьями и скелетами чаек, подобныххрупким невиданным инструментам –Прянет к раскрытым губам двух братьев-подростков,укрытых опаленной корой.И, ближе к рассвету,Снова – завязь, шум, намерение…Вновь в центре белого дисказакружит высохшая камышинка,пропадая и опять возникаяза черепичной вечностью крыш.

«Истлела сирень в этом году раньше обычного…»

Истлела сирень в этом году раньше обычного.Она опустила сухую ладонь мне на колено.Радужные осколки стрекоз, клювы кремнясветились в ирисах сонных.– Рука моя, – проговорила она, – напоминаетстарую стену, в трещинах которой скопилосьизрядное количество пыли,изнемогшие древесные семена,попавшие сюда в конце лета, когда всем сталоясно, что осени не миновать…– Посмотри, она и впрямь полна какого-то сора,пыльцы, песка, который сияет, будтопоблизости должна быть вода.– Подумай о моей руке, – сказала она, –Посмотри и подумай… Не знаю зачем, но такнужно.– Это любовь, – сказал я.– Это только любовь.Но, замечая нас, она все равно слишком печальна,Ей не под силу нас отыскать.До рези в глазах всматривается она в наши лица,Тысячи петухов, тысячи белоснежных коровбьются в пыли, и кровь их напрасночернеет –Нас не найти.Сродни легконогой звезде…Она уходит в края безумных ветряных мельниц,стрекочущих дальних костров,И смерть утешает ее в холодных садахнаших прежних рождений.