Все же утром, едва раздвинув шторы, он снова отпрянул от прозрачной стены, внезапно обнажившей перед ним глубокую пропасть. Небо полностью затянули облака, а в серой дымке у его ног лежала Варшава.

Несмотря ни на что, он проспал как убитый, никаких кошмаров, никакого ворочания с боку на бок. Память вернула его к реальности, столь же очевидной и настолько же внушающей страх, как и этот город, распростершийся внизу. Ночь не могла ничего изменить. Напротив, с еще большей ясностью он сознавал свою беспомощность. Любая надежда, любая попытка найти другой выход было не что иное, как самообман.

Он подошел к телефону и, поколебавшись еще самую малость, снял трубку. Меньше всего ему хотелось, чтобы на другом конце ответил вчерашний портье. У него из головы не выходила его приторно-нагловатая улыбка. Впрочем, голос оказался незнакомый.

— Мне нужен авиабилет на самолет, вылетающий ближайшим рейсом в Коломбо, — решительно сказал он.

Солнечные блики неутомимо играли на ободке иллюминатора. Ровно, со свистом, гудели турбины реактивного двигателя. Под крылом расстилалась подернутая легкой рябью бескрайняя голубизна океана. Ее прорезали одинокие суда, как бы застывшие вместе с коротким шлейфом тянущейся за ними белой пены. Впрочем, бесконечность существовала только в воображении. Это был не более чем Манарский залив, разделяющий южный выступ Индийского полуострова и остров Цейлон. Берег появился внезапно, быстро став надвигаться широким фронтом. Сверху казалось, будто его покрывал сплошной зеленый ковер. Самолет дал крен на правое крыло. В иллюминаторах мелькнул крутой излом коломбийского порта с выступающими пирсами и баржами на рейде. Ровный голос стюардессы прозвучал из динамика, на нескольких языках призвав пассажиров занять места и пристегнуть ремни.

Около одиннадцати часов дня по местному времени, когда солнце уже почти достигло зенита, авиалайнер компании «ЛОТ», прибывший рейсом из Варшавы, совершил посадку в аэропорту Катунаяке, расположенном к северу от Коломбо. Ступив на шаткий трап, Максим зажмурился от яркого цейлонского неба, залитой солнечным светом посадочной площадки и блестящей поверхности крыла, отражавшей солнечные лучи. За его плечом висела спортивная сумка, куда он успел спрятать верхнюю одежду. Вдохнув горячий воздух, он подумал, что жарче могло быть разве что в сердце самого ада, похоже на то, что и в тени здесь доходило до тридцати градусов. Ноздри защекотал аромат орхидей, особенно ощутимый в первый момент, когда еще только спускаешься по трапу самолета. Это был до противоположности иной мир. Кажется невероятным, что где-то свирепствует зима и люди замерзают от холода.

— Мистер Шемейко? — внезапно услышал он где-то совсем рядом, но, оглянувшись, так и не понял, кто это спросил.

— Вы — мистер Шемейко? — вежливо повторил невысокий, как они все, человек с типичным лицом индокитайца. Сразу трудно было поверить, чтобы какой-то вьетнамец или таиландец, одетый, к тому же, как сингальский рикша, разговаривал на безупречном английском, без восточного акцента, и это в первый момент сбило Максима с толку. — Я сразу вас узнал. Меня зовут Чан. Так все меня зовут. Ваш дядюшка поручил мне встретить вас.

— Как же вы меня узнали? — еще больше удивился Максим.

— О, это совсем не трудно. Вас нельзя было не узнать. Вы так похожи на своего дядюшку… разумеется, когда он был еще молодым, — Чан легко подхватил сумку, которую Максим на секунду выпустил было из рук. — Прошу вас, следуйте за мной.

На вид ему было лет пятьдесят, а сколько на самом деле — кто знает? Возраст этих выходцев из джунглей с трудом поддается определению. Хотя сумка, весившая семь-восемь килограммов, для него была как перышко. Максим привык считать, что это хилый, тщедушный народ, но, обратив внимание на его крепкие, жилистые руки, понял, насколько был неправ.

Миновав длинный ряд машин, тесно сбившихся на паркинге, они остановились у джипа с открытым верхом, выкрашенного в скромный тускло-песочный цвет, такой окраски не бывало уже лет двадцать. Чан услужливо открыл заднюю дверцу со словами: «пожалуйте сюда, сэр». И когда Максим взобрался на сидение, захлопнул ее за ним, а сам сел за руль. Задним ходом они стали выбираться на автостраду. Скоро встречный поток ветра остудил машину, накалившуюся под тропическим солнцем. Чан покрутил ручкой настройки приемника. Соревнуясь с шумом мотора и свистом ветра, из него полилась музыка: старая, но попрежнему очаровательная мелодия боссановы.

Когда это было? В сороковых? Пятидесятых? Тесные окраинные улочки с их прижавшимимся друг к другу невысокими домами, нависающими балконами, неровной каменной мостовой, полуголыми ребятишками, врассыпную убегающими из-под самых колес, пришлись как нельзя кстати.

Проехав окраинами города, они выбрались на магистральное шоссе и понеслись дальше на юг. Вдоль дороги цепью потянулись спрятавшиеся в тени раскидистых пальм коттеджи, небольшие ресторанчики, торговые лавки.

Солнце висело прямо над головой. Не сбавляя скорости, Чан поискал рукой под сидением и, тщательно отряхнув от пыли, протянул Максиму соломенную шляпу с болтающимися обрывками шнурков.

— Прошу вас, наденьте, сэр, — увидев на его лице кислое выражение, он добавил. — Я обещал вашему дядюшке позаботиться о вас. Если же вы этого не сделаете, вас, чего доброго, хватит солнечный удар, и тогда мне останется только уйти в богадельню, так как он мне этого не простит.

Движение по шоссе заблокировала медленно едущая колонна, и они были вынуждены ползти со скоростью шестьдесят километров в час. Дорога пошла вверх, это стало чувствоваться по натужному реву мотора. То слева, то справа мелькали густые каучуковые плантации, заросли бананов, ряды кокосовых пальм. На склонах холмов, опоясанных искусственными террасами, нежно зеленели рисовые поля. Над местностью начали вырастать горные вершины, напоминающие вздыбившихся великанов. Их подножия заботливо укутывала зелень лесов, так, словно они стеснялись наготы.