– Но что мне было делать? – развел руками тысячник, имени которого Анна не помнила. – Мы потеряли коней, обоз, многие остались без оружия, нам приходилось нести раненых. Разве мы не должны были вернуться, чтобы укрыться за стенами и залечить раны?

– Плохой ты воевода, если сам не понимаешь, – вздохнул Ярослав досадливо. – Никто не запрещал вам вернуться. Но входить в Киев надобно было с высоко поднятыми головами и не трястись у всех на виду, как перепуганные бабы!

По мере того как княжеский голос делался громче, тысячник привставал с лавки и под конец уже стоял, виновато склонив голову. Смотревшим сверху была видна его бледная шея и виновато опущенные плечи.

– Понял, князь, – пробормотал он, – каюсь. Не в себе был, распустил войско, да и сам…

– В другой раз умнее будешь, – сказал Ярослав. И добавил, как гвоздь в доску вогнал: – Сотник.

Опущенная голова разжалованного тысячника дернулась и осталась в прежнем положении. Главное, что она сохранилась на плечах. Не все соратники, прогневавшие великого князя, были такими счастливцами.

– Истинную справедливость явил нам князь, – заговорил митрополит Илларион, как бы подводя черту под всем сказанным. – Сила наказания в его неотвратимости, а не в суровости. Ты, Ярослав, сродни апостолам романским. Они глаголом жгли виновных, не железом.

– Куда мне до них, отче, – смиренно произнес князь. – Я даже в самых смелых помыслах их недостоин.

Анна, хорошо знавшая отца, услышала в его голосе величайшее удовлетворение похвалой митрополита. Он всегда был падок на лесть и, надо полагать, с нетерпением ожидал продолжения. Однако проницательный священник тоже понял это и резко сменил интонацию и саму тему разговора.

– Тебе, князь, пример брать надо не только с апостолов, но и с великого Константина, который крест принес из Ромейской империи и утвердил веру на своей земле. И с отца твоего, землю русскую крестившего. – Подчеркивая значение своей речи, Илларион поднялся с почетного кресла и выступил вперед, представ прямо перед потупившимся Ярославом. – Здесь твое царство и твой престол. В союзе с Византией твоя сила. Зачем ищешь друзей среди врагов императора?

– Это дела государственные, – резко перебил Ярослав. – Не ты ли учил меня, Илларион, что Богу – Богово, а царю – царево?

– Не повторяй слова, смысл которых не разумеешь! – громыхнул митрополит и погрозил сухим пальцем с выпуклым восковым ногтем. – Господь тебе путь указал, а ты его волю на свой лад переиначиваешь! Зачем к германцам посольство направил, князь? Молчишь? А я скажу! – Митрополит Илларион набрал в грудь побольше воздуха, чтобы хватило на длинную тираду. – Ты в поход на Византию собрался, вот и переманиваешь Генриха на свою сторону. Думаешь, поможет тебе король германский? Держи карман шире! Он тебя в войну с франками втравит, вот и весь ваш союз. Побойся Господа, князь! Не води дружбы с нехристями.

– Германцы одной веры с нами, – упрямо возразил князь. – На церквях их кресты высятся.

– То видимость одна. Правильная вера одна только на свете. Потому и зовемся мы православными.

Пока длился этот спор, участники совета забыли хранить почтительное молчание и в зале поднялся гул голосов, похожий на недовольный ропот. Этого Ярослав уже не мог выдержать. Его власть, как и всякая другая, зиждилась на беспрекословном подчинении и уважении. Нельзя было допускать ни тени сомнения в собственной правоте. Такие ошибки всегда заканчивались одинаково. Стоило правителю проявить мягкотелость, пойти на уступки, как приближенные начинали воспринимать это как признак слабости и примериваться к трону. В этом людские нравы ничем не отличались от волчьих. Разве что люди были коварнее и терпеливее зверей.

Ярослав сошел с возвышения и, напирая грудью, вынудил митрополита отступить на шаг. Врожденная хромота и кривобокость не мешали ему выглядеть величественно, даже наоборот, способствовали этому. Постоянно памятуя о своих физических недостатках, Ярослав был вынужден держаться подчеркнуто прямо. Он и сейчас заставлял себя сохранять величественную осанку, и это стоило ему немалых усилий, о чем свидетельствовали перекосившиеся черты его лица и натужный, осипший голос.

– Вот что, святой отец, – прохрипел он, подергиваясь от переполнявших его чувств, – хватит мне тут указывать, что делать, а чего нет. Здесь я хозяин и мне решать. А ты в храмах распоряжайся, владыко. – Последнее слово было произнесено с нескрываемой язвительностью. – Я вон их сколько для тебя понастроил.

Митрополит Илларион сделался бледен, как будто восстал из гроба, чтобы появиться на этом совете.

– Не гневи Господа, князь, – тихо произнес он. – Твоя власть от Бога. Он дунет – и враз слетит с тебя корона-то. К кому тогда за спасением обратишься?

Настал черед Ярослава бледнеть и хвататься за сердце. Анна и Вячеслав непроизвольно отшатнулись, когда он поднял голову и вперил взгляд в потолок, словно почувствовав их присутствие. Но оказалось, что он посмотрел в потолок в поисках Всевышнего, упомянутого митрополитом.

В палате царила мертвая тишина, будто присутствующие временно перестали не только разговаривать, но и дышать. Бояре и воеводы напряженно наблюдали за схваткой, пытаясь заранее определить победителя и сделать соответствующие выводы.

Ярослав медленно опустился на покинутый трон. В обруче короны желтела кожа его черепа, проступающая между редких прядей волос. Митрополит Илларион продолжал стоять, стремясь сохранить полученное преимущество. Скрючившаяся наверху Анна видела, как переглядываются бояре и воеводы. Видел это, несомненно, и князь.