В висках у нее стучало, под правым глазом задергалась мышца. Душевная боль обрела физическое выражение; Эвелин не сможет от нее избавиться, нечего и пытаться. Женщина легла на кровать поверх пухового стеганого одеяла, глядя на тоненькую трещину на потолке и заставляя себя успокоиться, хотя бы для того, чтобы не сорваться окончательно. Именно так она себя и чувствовала – будто могла лопнуть, как воздушный шарик. Прошло не меньше пары минут, прежде чем сердце у нее в груди перестало трепыхаться, как птица в клетке. Закрыв глаза, Эвелин попыталась вновь окунуться в свой сон-мечту; она захотела еще раз увидеть его, хотя бы во сне.

Откровенно говоря, изо всех воспоминаний память услужливо подсовывала ей именно это. Не о том, как она впервые увидела его в 1963 году, и не их последнее свидание, случившееся несколько месяцев назад. Нет, это была их вторая встреча.

Она состоялась в 1968 году.

В танцевальном зале «Мэйфэйр» в Ньюкасле.

На концерте Долговязого Джона Болдри.

Через четыре года после того, как Эвелин вышла замуж за Марка.

Они приехали на север, чтобы навестить ее родителей; обычно Эвелин ездила одна, но иногда Марк соглашался сопровождать ее, и в этих редких случаях она старалась свозить его куда-нибудь, в какое-нибудь очаровательное местечко, чтобы произвести на него впечатление и представить свой северо-восток в лучшем виде. На сей раз Эвелин вознамерилась доказать мужу, что светская жизнь в Ньюкасле ничем не хуже лондонской. У нее ведь сохранились самые теплые воспоминания о вечерах в «Мэйфэйр», где она танцевала, когда ей было всего восемнадцать или девятнадцать. Кроме того, ей нравился Долговязый Джон Болдри. Так что его концерт в Ньюкасле стал для нее счастливой случайностью.

Но Эвелин никак не ожидала увидеть там Эдди.

В своем сне, от которого она только что очнулась, женщина перенеслась в 1968 год. В памяти у нее ожили мельчайшие подробности того вечера – сейчас она слышала все запахи и звуки, подмечая даже то, что ускользнуло от ее внимания тогда. Синеватые клубы сигаретного дыма, плывущие над головами танцовщиц, медленно движущихся в такт знаменитому синглу Болдри «Пока бьется сердце». Резкий цитрусовый аромат и привкус ананасового коктейля с ромом, который Эвелин пролила на свое красное платье с лямкой на шее. Мохеровый свитер Марка, царапающий ее голое предплечье. То, как муж придвинулся к ней вплотную и, взяв ее за руку, слушал как зачарованный прекрасную балладу Болдри об утраченной любви. Стоило Эвелин пошевелиться, как Марк повторял ее движение. Она даже шагнула в сторону, чтобы посмотреть, последует ли он за ней, и это действительно произошло. Она еще никогда не ощущала, чтобы такое тепло исходило от его руки и от лирических слов, сопровождаемых чудесной мелодией; Эвелин сознавала, что все это запросто может ее уничтожить, как только она поддастся очарованию. Болдри, ростом в шесть футов и семь дюймов, в темном костюме с иголочки, белой сорочке с кружевным воротником и огромной черной бабочке, застыл в благоговейной неподвижности в тусклом свете софитов и пел о любви, от которой он когда-то так бездумно отказался. Его убаюкивающий сладкий голос и мягкие жесты левой руки в сочетании с замедленными, словно в трансе, движениями танцоров вдруг обнажили в душе Эвелин ноющую пустоту, о существовании которой она вплоть до того момента даже не подозревала.

Женщина стояла, боясь дышать, ошеломленная отчаянием, обрушившимся на нее после этого внезапного озарения. А потом, когда рефрен зазвучал во второй раз, почувствовала на себе чей-то взгляд. Взгляд столь жаркий, что он обжег ее даже из противоположного угла зала.

Она едва удержалась, чтобы не протереть глаза – ей хотелось убедиться, что они ее не обманывают. Да, это действительно был он.

Эдди.

Если бы у Эвелин спросили об этом, она ни за что не смогла бы ответить, был ли он один или с кем-то, во что он был одет, какая у него была прическа и что он пил. Она знала и помнила только одно – его обжигающий, немигающий, полный укоризны взгляд, на который накладывалось глубинное течение колдовского, рвущего душу голоса Болдри. Ничто на свете не могло так потрясти и обезоружить Эвелин, как это сочетание. Это мгновение стояло особняком. Она будет возвращаться к нему долгие годы, во сне и наяву; даже тогда она уже знала, что запомнит его навсегда.

Эдди ни на миг не отводил от нее взгляда, а Марк касался ее руки своей – до того момента, когда Болдри умолк и аудитория взорвалась аплодисментами. И тут Марк разрушил очарование, посмотрев на Эвелин и улыбнувшись, прежде чем захлопать в ладоши. Ей показалось, будто кто-то включил звук на максимум и жизнь стала слишком громкой. Эвелин несколько секунд смотрела на профиль своего мужа, после того как он вновь переключил внимание на певца. А потом, попытавшись найти взглядом Эдди, она ощутила в сердце сосущую пустоту. Его не оказалось на месте.

Эвелин не слышала, как Марк ушел на работу. Когда она проснулась, за окном шумел дождь и солнце пыталось пробиться сквозь тучи. Ей казалось, будто время сдвинулось, но сама она при этом осталась прежней. Наваждение не уходило. Она-то надеялась, что сон перенесет ее в другую реальность, но этого не произошло.

Шок, который Эвелин испытала во сне оттого, что Эдди исчез, прежде чем она успела сделать хоть что-нибудь, все не проходил. Женщина еще немного полежала в постели, пытаясь перекинуть мостик из 1968 года в настоящее. Пожалуй, на это ушла целая вечность. Дождь полил сильнее. Эвелин встала и подошла к окну. В соседней комнате возилась Тесси. В воздухе по-прежнему пахло завтраком. Впрочем, так бывало всегда, до тех пор пока не наступало время обеда. Тротуары Хай-стрит в Кенсингтоне влажно блестели мокрыми спинами, и прохожие стряхивали с зонтиков капли дождя, заходя в магазины или ныряя в такси. Эвелин вдруг захотелось стать кем-то другим. Пожить чужой жизнью, чьей угодно, только не своей собственной.

Войдя в ванную, она раз двадцать плеснула себе в лицо холодной водой, машинально считая, после чего тупо уставилась на свое освеженное отражение в зеркале: сорокалетняя женщина с маленьким личиком, розовощекая, со слегка припухшими веками. Вернувшись в спальню, Эвелин присела за бюро и потянулась за стопкой писчей бумаги «Базильдон бонд» цвета шампанского. Авторучка в собственных пальцах показалась ей чужеродным предметом. Женщина не помнила, сколько просидела вот так, опустошенная до донышка предстоящей задачей. Тесси ушла, и в доме воцарилась неестественная тишина – если не считать стука сердца Эвелин (этот звук грохотал у нее в ушах) и сухого скрипа пера по бумаге. Эвелин вывела его имя:

Эдди.

На бумагу закапали слезы. Буква «Э» и так получилась неровной, а теперь еще и расплылась. Эвелин взяла чистый лист, смахнула слезы и попробовала сначала.

Эдди,

я совершила ужасную ошибку. Это нужно прекратить ради всех нас. Прости меня, если сможешь.

Ей было что добавить к этому письму. Но для начала хватит и этого.