– Всего трое, – отвечает Эвелин. – Ронни, Мартин и Эдди.

Сегодня она одета в безукоризненные расклешенные кремовые брюки и кремовый джемпер с рукавами «три четверти».

– Ступай! – обращается Эвелин к Майклу и не слишком ласково толкает его локтем.

– Слушаюсь, мэм! – Он отдает ей честь, потом переводит взгляд на меня, и я подмечаю в его глазах веселые искорки. – Полагаю, вы уже догадались, кто носит брюки в этой команде, – говорит он. И добавляет: – Ладно, пойду приведу их, пока они не вырвались на свободу и не перевернули Элдон-сквер вверх дном.

В зале, где развешаны картины, Ронни и Мартин выглядят взволнованными и даже испуганными, и я начинаю сомневаться, что эта затея принесет хоть какой-нибудь успех. Однако Майклу каким-то образом удается уговорить стариков присесть на скамью перед «Утренним солнцем» Хоппера, и они, слава богу, немного успокаиваются.

Высокий, стройный и, без сомнения, некогда весьма привлекательный мужчина – Эдди – разительно отличается от остальных. Кажется, пребывание в галерее ничуть его не беспокоит. Собственно говоря, он выглядит полностью погруженным в себя. Эвелин ловит мой взгляд, устремленный на него.

– Знаете, Сол Беллоу [1] однажды сказал, что всем нам нужны воспоминания. Они отгоняют от двери зверя незначительности.

– Как красиво! – восклицаю я. – Или трагично. Даже не знаю, что ближе к истине.

– И то и другое. – Эвелин не очень высокого роста, и, разговаривая со мной, ей приходится задирать голову. Учитывая ее красоту и бьющую ключом энергию, я чувствую себя так, словно меня посетил крошечный, карманный ангел. – Если подумать, то все, что у нас есть, – это способность оказываться в контексте того, что для нас важно: семьи, в которой мы родились, и людей, которых любили. Эти понятия и составляют наш эмоциональный компас. Отнимите его, и у нас вообще ничего не останется. – Она смотрит на спины стариков; они сидят на скамье рядком, словно солдаты, ожидающие поезда, который отвезет их на войну.

Я вдруг снова вспоминаю Джастина. На меня обрушиваются мысли о жизни с ним и без него. О том, что моя жизнь без него закончена.

– О чем вы думаете, Ронни, когда смотрите на эту картину с женщиной, сидящей на кровати в лучах солнечного света? – спрашивает Майкл.

У него приятный голос. Майкл спокоен, и каким-то образом ему удается вернуть меня в настоящее.

– Я думаю о женщине, сидящей на кровати в солнечных лучах, – чуть ли не слово в слово повторяет за ним Ронни.

– Как по-вашему, она счастлива? – Майкл вновь ерошит волосы – этот жест явно вошел у него в привычку. Полагаю, если познакомиться с ним поближе, он либо покажется милым, либо станет действовать мне на нервы. – Как вы думаете, какие чувства она испытывает, сидя одна в пустой комнате?

– Вы пытаетесь угадать, какие чувства испытывает женщина? Что ж, удачи вам.

Майкл коротко смеется и искоса смотрит на меня. Мы обмениваемся улыбками.

– Сдается мне, Ронни, что вы несокрушимо правы, – говорит он.

И вдруг Ронни тоже переводит взгляд на меня. Он лыс, как бильярдный шар, с круглыми, почти черными глазами и таким проникновенным взглядом, что это наводит меня на мысль о детеныше тюленя.

– А что вы скажете насчет вон той, обнаженной? – спрашивает меня Ронни.

На мгновение я теряюсь.

– А! – Он имеет в виду девушку, сидящую на табуретке у окна и прячущую лицо в тени. – Это – «Хельга» работы Эндрю Уайета. Он рисовал ее на протяжении четырнадцати лет, и ни его жена, ни муж модели ни о чем не подозревали. В мире искусства разразился настоящий скандал, когда на свет в конце концов выплыло великое множество набросков и картин.

– Но он не испытывал к ней привязанности, – внезапно вмешивается в разговор Мартин. – Иначе никогда бы не выставил ее на всеобщее обозрение без одежды.

Для столь пожилого человека у него на удивление звучный голос.

– Ой, перестаньте! – Эвелин бросает на меня выразительный взгляд, как будто говоря: «Что за старый ворчун!» – Хельге нравилось представать перед художником обнаженной. Это повышало ее самооценку и придавало ей сил.

Мы с Майклом вновь улыбаемся.

– Эти старики кажутся мне вполне здравомыслящими, – шепчу я ему, когда Эвелин энергичной походкой удаляется в другой конец галереи. – Так бывает всегда? Это нормально? Я имею в виду, когда она сказала мне, что они страдают болезнью Альцгеймера, я не знала, чего ожидать.

– В общем нет. – Добрые карие глаза Майкла смотрят прямо на меня. – В «Утренней заре» мы занимаемся обширной творческой терапией, главным образом с помощью музыки и изобразительного искусства. Иногда мы рисуем, а иногда – показываем старикам работы знаменитых художников. Картины помогают пациентам вспомнить прошлое – обычно то, что хранится в долговременной памяти. Они рассказывают нам случаи из собственной жизни. Но при этом воспроизводят лишь отдельные эпизоды, а не весь жизненный период. Иногда старики становятся весьма разговорчивыми и употребляют слова, которые обычно не используют. Знаете, это невероятно – наблюдать, как на них действуют картины. – На лице Майкла появляется гордое выражение, которое меня трогает. – Их семьи, родные и близкие, часто не могут поверить в то, что эти старики способны настолько преобразиться…