Наконец, все было закончено. Мориньи на правах врача велел Франсин принести бутылку коньяка и стаканы. Один из них он наполнил наполовину и протянул Клэр, которая по-прежнему сидела в кресле почти неподвижно.

— Выпейте, сударыня, — сказал он, — вам это необходимо.

Клэр заглянула в стакан и издала бесцветный смешок.

— Я могу здесь утопиться, — сказала она.

— Как врач, я рекомендую выпить это до дна.

— Ну хорошо.

Она сделала глоток и поморщилась. Впрочем, дальше дело пошло легче. На лице девушки появились краски жизни. Она отставила пустой стакан в сторону.

— Спасибо вам, месье, — сказала Клэр, — вы сделали то… в общем, никто еще не делал для меня столь много. Примите мою искреннюю благодарность. Я этого никогда не забуду.

— Я сделал то, что должен был сделать, сударыня, — поклонился Мориньи, — это было правильно. Так что, не стоит меня благодарить.

— Нет, стоит.

После того, как Мориньи велел Франсин выпить коньяка, она отвела госпожу наверх и уложила в постель, словно маленького ребенка. Та не сопротивлялась, за прошедший день на нее свалилось слишком много. А ее силы истощились.

Когда Франсин, проверив, все ли в порядке, вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, Клэр открыла глаза. Она лежала и думала о том, что с завтрашнего дня в ее жизни не будет ничего хорошего.

Мысли о том, что жизнь закончена, посещают любого человека в определенный период времени. Но, как правило, длятся недолго. Это же произошло и с Клэр. Разумеется, не сразу, поскольку последующие события не могли добавить ей оптимизма. Для начала пришлось выдержать ужасную сцену установления кончины барона приходящей прислугой, потом все необходимые ритуалы и наконец, похороны. Кстати говоря, последнее заняло у них гораздо больше времени, чем все остальное. Клэр не хотела, чтобы отец был похоронен в Париже, она желала отвезти его домой, а это было непросто. Правда, на дворе стояла глубокая осень, но всему есть пределы. И все же, пожелание Клар было выполнено. Тело барона перевезли в имение, где и похоронили с подобающими почестями в семейном склепе.

Клэр осталась сиротой, и за дело взялись родственники, коих у девушки было немного, но вполне достаточно для задуманного. Опекунство над ней взяла двоюродная тетя Жозефина, женщина весьма преклонных лет и устоявшихся привычек. Тетя была давней вдовой, но до сих пор носила черное и вела себя так, словно поминутно скорбела о давно ушедшем супруге. Причем, у Клэр возникло стойкое подозрение, что тетка по старости и запущенности склероза не помнила даже имени почившего в бозе мужа, не говоря уже о том, как он выглядел когда-то. Но выходила из положения очень ловко, приговаривая: "Мой бедный, преждевременно скончавшийся супруг". Для окружающих этого было более, чем достаточно.

Девушка не имела ничего против того, что тетя Жозефина поселилась в ее доме, напротив, это было даже приятно. Очень уж не хотелось находиться там совершенно одной, если, конечно, не считать Франсин и ее новоиспеченного мужа. Да, прошло совсем немного времени, и служанка стала мадам Мориньи, супругой доктора. Клэр только приветствовала это и выделила неплохую сумму на осуществление этого торжественного события, хотя и не присутствовала на нем лично по причине траура.

Что же касается нынешнего проживания ее новоявленной опекунши, то это было удобно им обеим. Клэр не хотела покидать свой родной дом, а тетя Жозефина не желала возвращаться обратно в свой, будучи весьма стесненной в средствах. Так что, на предложение племянницы она согласилась с восторгом.

Тетка не мешала Клэр, она вообще была женщиной спокойной, необременительной и не занудной. Единственное, что приходилось сносить от нее девушке, это частые упоминания о безвременно скончавшемся дядюшке и утомительные просьбы не нервировать ее и без того слабое сердце. В трогательной заботе о своем больном сердце тетя Жозефина избегала любых волнений, в частности, забот о том, где именно находится девушка, доверенная ее заботам, чем она занимается и как поживает. Зато тетя неукоснительно соблюдала все правила приличий, строго следя за порядком в доме. Главное, что ее беспокоило, чтобы племянница никогда не опаздывала к завтраку, обеду и ужину, а также к ежедневным вечерним посиделкам в гостиной, где тетя обычно вязала и рассуждала о бренности всего земного, а Клэр откровенно скучала, пряча зевоту.

Горечь утраты потеряла свою остроту спустя несколько месяцев. После Клэр вспоминала своего батюшку лишь с печалью и сожалением о том, что его жизнь прервалась так внезапно от руки мерзавца, который… Тут девушка запрещала себе думать вообще. Мысли о графе не вызывали в ней ничего, кроме ярости, которая отнюдь не поутихла со временем. А сожаление вызывало только одно: что его нельзя было стукнуть канделябром по голове еще разок, да посильнее.

В общем, год, прошедший после кончины барона прошел очень тихо, спокойно и в полнейшей изоляции от остального мира. Хотя самой Клэр казалось, что прошло как минимум лет десять, а то и все пятнадцать. Ни с кем не общаясь, девушка начинала думать, что все происшедшее с ней было всего лишь сном, навеянным прочитанным на ночь романом. Если уж на то пошло, события, произошедшие с ней, могли приключиться только в романе, а не на самом деле. Возможно, все это ей почудилось, а она приняла фантазию за реальность. Хотя справедливости ради следует сказать, что особенно буйными фантазиями по этой части девушка никогда не отличалась. Может быть, ей и в самом деле все это приснилось? И граф, и герцог, и господин Ренуар, и месье Мориньи… Хотя нет, месье Мориньи ей как раз не приснился, уж его-то Клэр видела каждый день. Какая-то наиболее устойчивая галлюцинация.

Что касается господина Ренуара, то сценой в саду эта история не заканчивалась. Было и продолжение, хотя вспоминать об этом Клэр не любила. В то время она и без того чувствовала себя хуже не бывает, а приход назойливого и нежелательного поклонника никак не мог улучшить ее настроения.

В тот самый день, когда Клэр собралась покинуть Париж и вернуться домой вместе с телом отца, в доме появился новый непрошенный гость. Правда, вел он себя куда приличнее и пристойнее, чем граф де Ренье, и проник в дом официальным путем, то есть, через дверь, конечно, но посредством стука, и испросив разрешения у открывшего ему слуги, позволено ли ему видеть мадемуазель де Каванте. На что слуга ответил, что позволено-то позволено, но мадемуазель в данный момент не в состоянии принимать каких бы то ни было гостей. И вообще, в доме горе.