Итак, можно сделать вывод, что история рефлексии медиа неотделимо связана с историей истины, поскольку проблема передачи сообщения – лишь обратная сторона проблемы получения сообщения, т. е. в конечном итоге проблемы познания. Но это говорит и о том, что проблема медиа не может ограничивать себя рамками рецептивной концепции познания, поскольку медиация предполагает всегда определенный риск и действие, ограничение истины и опасность утраты избыточности сообщения взамен обеспечения точности и определенности послания. Пресловутая маклюэновская координация чувств – еще не действие, однако она становится им, когда воплощает себя в некой части мира, выделяя эту часть как меру своего соучастия в процессах мира. 46 Такой мерой является любое орудие, как и любая игрушка, но речь, а затем письмо создают особую вещь, в которой сам мир заявляет о нас. Мы не только говорим, но и слышим (и слышим в первую очередь голос того, кто обращался к нам и учил нас речи еще до того, как мы научились говорить), не только пишем, но и читаем. Это своего рода эффект зеркала, но в отличие от зеркального образа, возвращающего нашу внешность как пока еще чуждый образ, который еще необходимо себе присвоить, речь и письмо непосредственно возвращает нам само наше действие. Только это возвращение действия, позволяет нам преодолевать естественную конечность любого движения и действия, организуя сколь угодно сложные последовательности, позволяющие охватить сколь угодно сложные явления, процессы и территории. Таким образом, медиа врастает в наше тело как «непосредственный» способ восприятия и действия, наконец, как способ позиционирования себя по отношению к собственной истине.

1. Бурдье П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2001.

2. Иваненко Е. А., Корецкая М. А., Савенкова Е. В. Созвездие Гор гоны. Эссе об эффектах медиа. СПб.: Алетейя, 2012.

3. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна: пер. с франц. М.: Ин-т экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998.

4. Неопределенность как вызов. Медиа. Антропология. Эстетика. Коллективная монография / Под. ред. К. Вульфа, В. Савчука. СПб.: Изд-во РХГА, 2013. 246 с.

5. Шевцов К. П. Продолжение в другом. Реконструкция медиа-пространства. 2-е изд., испр. СПб.: СПбФО, 2009. 216 с.

Актуальность темы соприродна повсеместно распространенному предубеждению о возросшей свободе, даруемой новыми медиа. Нет нужды повторять клише о свободе доступа к информации, высказывания своего мнения, произвола репрезентации своего образа в сети. Важно, что сегодня появились исследования, противостоящие общему умонастроению о роли насилия в медиасреде. 47

Трудно не согласится с диагнозом Дитмара Кампера: «Тема “насилия” стала конъюнктурной. Говорят о брутальном, реальном насилии, о воображаемом насилии, о символическом, структурном насилии. И говорят о его возрастании. По всему миру и все чаще проводятся по этой теме научные мероприятия, которые, однако, не ведут дальше очерчивания границ. Как и прежде, остается загадкой, как получается, что после нескольких тысячелетий пацификации человечества приходится констатировать неожиданно сильный всплеск насилия на всем земном шаре». 48 Ситуация усугубляется тем, что в медиареальности насилие привилегировано; оно всегда пропускается вперед культуры, экономики, политических дебатов, о нем сообщается тотчас, как только оно где-либо происходит. Вернее сказать, как только оно проявляется, то первым получает право голоса и образа на экранах в прайм-тайм, за которое бьются не на жизнь, а насмерть индустрия развлечений, реклама товаров и услуг. Насилие, разрушение, смерть приковывают и прочно удерживают внимание телезрителей и пользователей у экранов, радиослушателей у радио. Его неустранимость – темное пятно разума – противится сокровенной цели просвещения его сократить, обуздать, предотвратить, облекая его в культурные формы: спорт, искусство, экстремальный досуг, садомазохистские клубы.

Интернет, социальная сеть, аватар, мем, чат, блог – символы новой эпохи, нового стиля общения, новой ступени свободы в выборе самоидентификации и самопрезентации, способов выбора друзей по интересам – свидетельства столь очевидные, сколь и часто воспроизводящиеся. Оппоненты, кажется, давно посрамлены, записаны в разряд ретроградов. Однако ничего так не шатко, как общее мнение. Вспомнив о поворотах в философии, скажем, что каждый новый поворот добавлял критической дистанции к тому, чем он пользовался, а в итоге, ступень свободы по отношению к средствам, которые использовал человек в реализации своих целей. Общее мнение становится проблемой.

В современном отношении к насилию в медиареальности или, что здесь одно и то же, к медианасилию, проявляется странная асимметрия: когда говорят о позитивных моментах новых медиа, интернета, сети, то говорят в прагматических категориях: удобство, быстрота, легкость и доступность получения информации, сообщения, коммуникации; а когда говорят о негативных, то обвинения исходят из этического, психолого-педагогического или правового дискурса: сцены насилия, порнография, разобщение пользователей, вред физическому и психическому здоровью, рост агрессивности и т. п. Но прагматическая польза и нравственная оценка – две стороны одного и того же феномена. И лишь отказ от метафизического плана рассмотрения противопоставляет их. На уровне существа сущего проявляется то тождество онтологического и аксиологического подходов, мысли и бытия, слова и тела, формации и информации последнего, которое в теме насилия невозможно игнорировать. Прагматическая установка, доведенная до предела, неизбежно влечет ужас насилия. Так, согласно В. Н. Топорову, Иисус Христос не отменяет кровавый ритуал, но доводит его до ужаса, ведь последний есть доведение полезности и оправданности до предела, до невозможности; ужас, кроме всего прочего, «объясняется той гипертрофией “полезного ”, когда оно становится своей противоположностью». 49 Это же приводит к необходимости анализа специфики проявления в медиареальности добра и зла, пользы и вреда, свободы и насилия.

Выходит то, что медиареальность – новое качество, которое возникает как эпифеномен новых медиа. Медиареальность – реальность всех. Ее природа двойственна, чувственна и сверхчувственна одновременно (чувственно-сверхчувственна), что позволяет ей включить виртуальную реальность как свой закономерный, но исторически предшествующий этап описания субверсий реального, хотя в иной методологической перспективе, имплицитно задаваемой оппозицией виртуального и реального, субъекта и объекта, внутреннего и внешнего, сколь бы эмоциональные заверения об их единстве не делались. Насилие стало неотложной темой размышления мыслителей разных гуманитарных дисциплин в силу очевидных причин: иллюзии просвещения, века разума и воспитания о преодолении насилия канули в Лету: ХХ век фиксирует тенденцию трансформации зон насилия, в самых чудовищных формах его проявления в тоталитарных режимах, войнах, преступных сообществах.

Природа медиального насилия. Прежде разговора о специфике насилия в медиасреде, о специфической форме медианасилия, стоит обратиться к существу насилия как такового, которое представлено в других работах, здесь же кратко приведем выводы, сделанные прежде. 50 В первую очередь привлекают те проявления насилия, которые по-новому моделируют его образ в современности, переоценивают ценности, с ним связанные. Признано под насилием понимать негативные или в крайнем случае вынужденные действия. Для оправдания насилия (а его нужно было оправдывать) Ницше и Фуко используют прием подмены термина – «насилие» замещается «чистой силой». Насилие выносится как частный случай, как модус силы, ее не определяющий и с ней сущностно не связанный. «Дело в том, – соглашаясь с Фуко, замечает Ж. Делёз, – что насилие воздействует на тела, объекты, или определенные существа, меняя или разрушая их форму, тогда как у силы нет других объектов, кроме других сил, нет иного бытия, кроме взаимоотношений». 51 Сила может быть помыслена в традиции чистой воли (Рure Will) вне обусловленности чем-либо или кем-либо извне. Но чистая воля, как и прочие гипостазированные объекты, пребывает в покое и неизменности только до тех пор, покуда не сталкивается с вязким миром определенностей, с телами и объектами. Как заметил еще Аристотель, когда «существует нечто вечное и неподвижное, в нем нет ничего насильственного». 52 Чистому всё чисто. Однако при этом тематизация современных объектов и реальностей – «в силу» ограниченности пространства чистоты – оказывается невозможной.