Пока Дан обещал ореол святости изобретателю самогона Федору — в том случае, если он сумеет очистить продукт и убрать мерзкий запах и вкус; уламывал на добровольную частичную кастрацию, то есть, на выделение денег для запуска нового товара — параллельно с гончарным производством — Домаша и, распинался перед караем Захаром на Торжище, а также прочая, прочая, прочая… Он встретился со Жданой. Как и договаривался, во второй день седмицы. Примерно в 2 часа после полудня или в 14–00, коль быть точным и делить сутки не на ночь и день, а на 24 часа.

Жила вдова, несмотря на пошлые фантазии и иже к ним терзания Дана, все же в самом Новгороде, в Людином конце, на Гощиной улице. Почти по соседству с работающими на Домаша и Дана, Перхурием и Якимом. Дом ее, как и у соседей, был огорожен высоким забором и с улицы едва виден.

К сожалению, Рудый и Клевец, нанятые Даном, по совету владыки Ионы, в телохранители, а, фактически, назначенные ему владыкой в телохранители и имеющие, вероятно, еще и устный его наказ, Дана сопровождали неотступно, и к дому вдовы он тоже вынужден был прийти с ними. Пешком прийти, как и привык, ибо Домаш, его напарник, передвигался по Новгороду исключительно пешком и Дана приучил мерить новгородские мостовые собственными ногами — чему Дан был только рад. Рад, поскольку на лошадях, на которых по Новгороду передвигались богатые горожане, никогда не ездил и понятия не имел, как это делается. Нет, лошадей, Дан и Домаш, вернее извозчика с лошадью и телегой, Дан и Домаш тоже использовали, но, в основном, для доставки товара из мастерской на Торжище и то не всегда. Периодически Домаш сам таскал в лавку горшки, супницы и кисельницы и остальное, беря себе в помощники либо Семена, либо Вавулу. Впрочем, в последнее время, после образования — «Домаш энд Дан компани», когда товара стало намного больше, он перестал «маяться дурью» — вес-то у горшков дай боже — и все реже таскал товар на себе…

В общем, к вдове Дан пришел пешком и, хочешь-не хочешь, вместе со своими телохранителями. А еще с небольшим букетом местных — за отсутствием в Новгороде этого века голландских тюльпанов и эквадорских роз — полевых цветов. С небольшим же, потому что и так, сопровождавшие его и Рудый и Клевец, косились на Дана… Идет в гости и тащит с собой охапку цветов, зачем? Ладно бы был молоденьким парнем, а та, к кому шли — юной девицей… А, тут… Не делали в Новгороде подобные презенты вдовам…! Но Дан решил сделать. И, преподнести синеглазой Домне-Ждане, по традиции своего прошлого-будущего века, пусть и небольшой, но яркий букет цветов — который он собрал на поле за окольным рвом.

Вероятно, предупрежденный хозяйкой о гостях, высокий и широколицый… даже слишком широколицый, старик с густой седой шевелюрой и, на удивление, редкой седой бороденкой — выдающейся чертой его лица являлся также и большой кривой нос — бросился было открывать гостям ворота, однако поняв, что Дан «со товарищи» безлошадны, открыл калитку — рядом с воротами. Неизвестно, что он подумал, увидев Дана, сопровождаемого двумя бугаями с бандитскими рожами и подпоясанного «золотым» боярским поясом, но, почему-то, пришедшего пешком и с букетом цветов, однако вид у старика был донельзя уважительный и, надо сказать, слегка ошарашенный.

— Интересно, кто таков? — мелькнуло в голове Дана при виде своеобразной внешности старика. — Высокий, широколицый, глаза светлые до прозрачности и узкие, как у монголоида…

Наверное, Дан, сказал это вслух, ибо Рудый тут же наклонился к его уху и прошептал: — Чудь Белоглазая. Их остатки еще живут на Ладоге, Онеге и среди ижоры… — Рудый на секунду замолк, но, буквально, через мгновение спросил: — Босс, а, кто такой «монголоида»?

— А-а, — игнорируя вопрос телохранителя и рассматривая подворье Жданы… — типичный для Господина Великого Новгорода дом, двухэтажный, на хозяйственной подклети, с высоким крыльцом; сарай в углу — он же, видимо, и мастерская, судя по шуму, доносящемуся оттуда; кусты вдоль забора — толи малины, толи смородины, Дан не силен был определить их с первого взгляда, но он видел подобные в усадьбах Якима и Перхурия; три яблоньки с еще зелеными плодами — возле сарая и, вроде как, там же, вишневое дерево… — многозначительно протянул Дан, протянул так, словно ему по… надцать раз на день докладывали об этой чуди, хотя, на деле, он только сейчас и вспомнил, где слышал о них, точнее, читал о них. Она, эта чудь белоглазая, упоминалась в учебнике по истории из 21 века. Истории Древней Руси. Чудь числилась среди племен, соседних с Новгородом. Правда, если Дан ничего не путал, сведения о «белоглазой чуди» относились к эпохе первых Рюриковичей, а не к 15 веку…, — так говоришь — Чудь Белоглазая?

Из-за дома вылез лохматый, палевого цвета пес на толстой веревке, посмотрел на гостей, но, увидев рядом с гостями старика, гавкать не стал, а, раскрыв пасть, зевнул и потянулся.

Где-то, тоже за домом, загоготали невидимые гуси и закудахтали невидимые куры и, кто-то, будто, расплескал воду… — Наверное, за домом колодец, — подумал Дан, — хотя… хотя, может, и нет. Может, они общим пользуются, уличным…

— Ульмиг, — на высокое крыльцо выскочила с распущенными тёмно-русыми волосами, без платка на голове, Ждана. И, вроде как, только сейчас сообразив, что на подворье чужие, вскрикнула: — Ой!

— Господи, какая красивая, — с нереальным восторгом, отметил Дан, боясь прямо тут, на месте, умереть от этой синеглазой красоты. И, испытывая почти что шок — ведь, без платка он ее ни разу не видел… однако, в тоже время, остатками разума, констатируя: — А, играет-то, как здорово… Ведь, она же не могла не слышать, что мы пришли.

Якобы, смутившись, что гости увидели ее с непокрытой головой, Ждана быстро накинула на волосы сразу, чудесным образом, появившийся платок, и, как с хорошим знакомым, поздоровалась с Даном: — Здрав будь, боярин…

Ждана еще в церкви видела золотой боярский пояс у Дана и затем, после церкви, несколько разочаровано возвращаясь домой… — впрочем, ухажер, все же, порывался проводить ее, но люди, с которыми он был, Ждана даже запомнила их имена — Домаш и Лаврин, не дали, напомнили ему о какой-то встрече… — она долго пыталась соотнести благородное происхождение Дана с его поведением — бояре-то, в церкви, не толпятся вместе со всеми — и, как догадалась, с его занятием ремеслом.

— Нет, понятно, не все бояре землями володеют, — думала она. — но, все-таки… — Однако, потом уже, наведя справки и узнав, что мастер-литвин, как все называли Дана, не просто боярин, а боярин из далекого заморья, взявшийся отмолить какие-то свои грехи черной работой, перестала «ломать голову». — А, хоть бы и не был он боярином, — крутились мысли в ее голове, — все равно мне он нравиться. И, вообще, кто его знает, какие за морем у бояр обычаи. Вон, и люди, с которыми он был в церкви — его подельники по мастерской, тоже не из обычных. У одного, который коренастый и весь из себя обстоятельный, волосы заплетены в косы, как у воина, а у второго, худого и высокого, взгляд, что у святого с иконы… — Но сердце Жданы, радостно екало от того, что желающий встретиться с ней человек, тем не менее, боярин. И не абы какой, а такой, что все подруги от зависти лопнут — высокий, даже очень, статный и красивый… — А, дальше, — думала она, — что будет, то и будет…