Георгий вернулся назад в Таврию, но оставаться в Феодоро или генуэзских, они же фряжских, колониях-городах на побережье Тавриды, которые, и Георгий уже понимал это, скоро тоже падут к ногам турок, Георгий не захотел. И подался на север, где, как давно было известно, проживало единоверное грекам население. Подался с двумя товарищами по несчастью, такими же, потерявшими все, беженцами из Константинополя, как и Георгий. Они, как и он, не желали оставаться там, куда непременно придет турок. Втроем, они присоединились к купеческому каравану, направлявшемуся на Итиль-Волгу и дальше в Московскую Русь. Но ни в Ярославле, ни в Нижнем Новгороде — крупных городах Руси, Георгию и его товарищам, а они к этому времени успели крепко сдружиться, не понравилось, как не понравилось и в самой Москве. Потому, прослышав про еще один, спрятанный за лесами и болотами, город Руси, самый большой ее город, троица решила отправиться туда. Так случилось, что на очередной стоянке-привале купеческого каравана, с которым двигались ромеи, разговор трех приятелей, точнее греческую речь Георгия и его товарищей, услышал настоятель находящегося поблизости монастыря. Услышал и подошел к путешественникам поближе, порасспрашивал их, кто они, да откуда, и поинтересовался — они знают токмо речь изустную греческую и скверно словенскую — волей-не волей, но за время своих похождений, они немного, то есть «скверно», выучили язык руссов — али еще и читать, и писать обучены? Получив от всех троих утвердительный ответ, что да, обучены — товарищи Георгия, хоть и были такими же мастерами, как и Георгий… — Никифор, который постарше, являлся красильщиком, бывшим владельцем мастерской, в которой трудились он сам, двое его взрослых сыновей и один наемный рабочий; Тимофей, младший из троих, как и Георгий, работал самостоятельно — делал под заказ разную, в основном церковную, утварь из дерева… — однако «голову на плечах» имели и грамоту знали, предложил троице, когда они доберутся до Новгорода, пройти на двор новгородского владыки, что возле Софийского собора. И там сказать, что их прислал игумен Ефрем… Так они втроем, не будучи монахами, попали на службу к владыке новгородскому Ионе. Тимофей в мастерскую на дворе архиепископа, помощником по хозяйству, а Никифор и Георгий в канцелярию владыки — переписчиками и переводчиками с греческого.

Дан услышав про товарища Георгия красильщика Никифора сразу «навострил ушки». Проблема убогости краски, точнее, убогости выбора ее — того многообразия цветов, что Дан запомнил даже по одному посещению в далеком 21 веке Добрушского фарфорового завода, что в 25 км. от Гомеля, в Новгороде 15 века и в помине не было. Собственно, и не только в Новгороде. Та посуда, что привозили в город ганзейские купцы также не блистала буйством красок. Вот, разве что хвалынская, иначе персидская, керамика… Периодически доставляемая в Новгород низовыми или самими хвалынскими купцами. Но, тоже, слабовато.

Дан так задумался о перспективах, которые дало бы появление новых красок для керамики, что совершенно забыл о Георгии и о том, зачем пришел к этому византийскому потомку варягов. Опомнился лишь тогда, когда Георгий кашлянул, дабы привлечь внимание Дана.

— Да, нет, — чуть ли не вслух произнес Дан, все еще думая о красильщике Никифоре, втором служащем греке в канцелярии архиепископа, — второго Иона не отпустит. Разве, что потом… — И быстро переключился на Георгия.

— Задумался, — как бы извиняясь и, в тоже время, как бы, не допуская урона своей боярской чести подобным извинением, ибо Дана греку представили, как боярина, владельца мастерской, сказал Дан. И, тут же, продолжил: — Собственно, не буду тянуть быка за рога… — Георгий с любопытством взглянул на Дана, видимо, думая — зачем тянуть быка за рога, но вопросов задавать не стал… — не суть важно, — добавил Дан, — как ты и твои товарищи попали в Новгород, я пришел сюда предложить тебе работу скульптора в нашей мастерской и сразу скажу — владыка не возражает.

Дан посмотрел на явно не ожидавшего такого «поворота» грека… И отметил, что, судя по мелькнувшему в глазах византийца огоньку, того заинтересовало это предложение.

— Значит, — подумал Дан, — надоело тупо переписывать пергаменты и бересты. Тем более, если твое призвание — ваять… Короче, — сам себе сказал Дан, — надо ковать железо, пока горячо. — И принялся открывать, перед слегка обалдевшим греком, голубые дали, тут же — как писал классик в далеком, даже не 21, а еще 20 веке — раскрашивая их в сиреневые и розовые тона…

Дан не в первый, да, наверное, и не в последний раз занимался демагогией и знал, что человеку неискушенному трудно противостоять пустословию, а человеку из 15 века, не испорченному обилием информации и разными лже-сенсациями… и подавно противостоять словоблудию — нереально! И пусть в это время принято «за базар отвечать» — отвечать за свои слова, но для опытного болтуна — это не проблема. А Дан являлся опытным, ибо охота за сенсациями и «жаренными утками», иначе говоря журналистика — то, чем Дан занимался в своей прежней жизни — и словоблудие духовно близки и родственны.

В общем, неизвестно сколько, несмотря на проявленный Георгием интерес, пришлось бы еще уговаривать его перебраться в мастерскую и какие бы он выдвинул условия перехода, но под напором словоблудия Дана, грек быстро согласился перейти на работу из канцелярии архиепископа в мастерскую Домаша энд Дана. В качестве скульптора, разумеется…

Переманивание скульптора из церковной канцелярии в мастерскую никак не отразилось на еще одной идее Дана. Точнее, не идее, а мысли — ухватиться за производство керамических плиток-изразцов, используемых в качестве украшения внутреннего интерьера в церквях и домах зажиточных новгородцев… Как-то вечером, Дан и Домаш, в очередной раз сидя за кувшином чуток хмельного кваса, и, используя новомодное выражение Дана — «в рамках дальнейшего развития мастерской» — прикидывая, что пользуется спросом в Новгороде и у приезжих купцов уже сейчас и, что, возможно, будет пользоваться спросом в ближайшее время, решили, что пользоваться спросом, в ближайшее время, будут изразцы. Естественно, при определении дальнейшей стратегии мастерской сыграло свою роль и то, что Дан запомнил и видел на картинках в своих учебниках истории из прошлого-будущего. А видел он там многочисленные, украшенные изразцами интерьеры в домах средневековых горожан и не менее богато украшенные изразцами интерьеры православных церквей на Руси. К тому же, у Дана давно чесались руки попробовать конвейерное производство, только повода, вернее, товара такого, на котором можно было опробовать данное изобретение из далекого будущего, не подворачивалось. А изразцы, вернее производство изразцов, это позволяло… применить конвейер. А, ведь, потогонный метод работы, как известно, в несколько раз повышает производительность труда, а, значит, и увеличивает и маржу-прибыль. А еще… Впрочем, не стоило хвататься за все, что сулило прибыль и, по здравому размышлению, Дан решил отложить, временно, затею с плитками-изразцами. Тут, хотя бы, разобраться с тем, что уже имелось. Да, и для получения этой самой, приличной прибыли с изразцов, нужна была не только зеленая краска-полива, которая сейчас для плитки использовалась в Новгороде, а и другие краски-поливы, которых у Дана пока не было.

Понятие времени для Дана стало каким-то субъективным. Он то поспевал сделать за день столько, что и поверить в это было трудно, то, неожиданно, совсем ничего не успевал. К тому же, благодаря покушению на него и Домаша и последующим событиям, он стал широко известен в Новгороде, пожалуй, даже излишне широко, что, тоже, не упрощало его жизнь. Только за последние пару месяцев им заинтересовалась куча людей. Нет, конечно, о Дане и раньше знали, но, как-то, не столь сильно, и, в основном, как о мастере-литвине, разукрашивающем керамику. Ну, и еще, как о человеке, выбившимся в напарники-товарищи нынешнего житнего человека, а ранее простого гончара — Домаша Келагоща… То, что Домаш имеет второе имя, Келагощ, Дану сообщил сам новгородский тысяцкий. Сообщил не специально, просто мимоходом в разговоре упомянул. Домаш, оказывается, был старым знакомым тысяцкого, еще из-под Копорья… В общем, если, до покушения… и «шмона», устроенного в Новгороде монахами из владычьего полка, Дан был известен только среди мастеров-гончаров, да немножко новгородских художников, а также, маленько, совсем маленько, среди купцов и житных людей, связанных с гончарством и в кругу близких к боярыне Марфе Борецкой людей, то теперь… Значительная часть купцов и бояр новгородских из тех, кто так или иначе влиял на жизнь Новгорода и всей земли новгородской, и раньше абсолютно не знал странного литвина, с коим общаются старшая Борецкая, посадник новгородский и новгородский тысяцкий… — Ну, общаются и общаются, это их дело. Мало ли с кем ведут разговоры бояре и тот же посадник новгородский с тысяцким… — или лишь слышал о литвине — будто бы сей литвин боярского роду, но занимается обычным ремеслом, стали догадываться об истинной роли Дана. И делать выводы, связывая сего, вхожего даже в палаты архиепископа литвина, не только с «чисткой» города — от расшалившихся разбойников — но и с определенными изменениями в проводимой новгородским посадником и тысяцким Господина Великого Новгорода политике. И, как раз, этот момент, момент «делания выводов», Дан, как-то, по-глупому, упустил из вида, сосредоточив все свое внимание на подготовке Новгорода к войне с Москвой… Вернее, сосредоточив все свое внимание на боярах, отвечающих за подготовку Новгорода к войне с Москвой. При этом, полностью забыв старую прописную истину, что не только человек влияет на события, но и события влияют на него. И одним из первых неприятных «звоночков» этой «обратной связи» стали осторожные расспросы тысяцкого о его зазнобе.

— Вот, откуда они узнали, — думал Дан, имея в виду под «они» не только тысяцкого, но и боярыню Борецкую вместе со, скорее всего, владыкой Ионой… То, что его мог сдать Домаш, являвшийся давним знакомым тысяцкого, Дан и мысли не допускал. Он давно уже догадался, что в основе взглядов на мир Домаша лежит патриотизм по отношению к Новгороду, точно такой же, наверное, как и у большинства новгородцев — пока их не разоряли и не доводили до нищеты новгородские же бояре и иные «сильные мира сего». А нищему, к сожалению, уже не до патриотизьму-изьму, ему бы пожрать… В общем, Домаш являлся патриотом Новгорода и высшим приоритетом для него являлись интересы города, однако на этом и стоп. Всё остальное его не касалось и во всём остальном на него смело можно было положиться. Слова лишнего никому не скажет. Отношения Дана со Жданой в сферу жизненных интересов Новгорода явно не входили и посему Домаш тут был ни при чем…