— Я… действительно завтра умру?

— Нет. Если вместо тебя вернусь я, нет.

— И тогда я… ты… встретишься с ним? С тем, к кому так хочешь вернуться?

Я киваю, и она долго смотрит на меня, не моргая.

— Ты позаботишься об Эше? — спрашивает она потом. — И о маме?

Я медлю, прежде чем ответить:

— Да. Я ведь люблю их не меньше тебя.

А, пожалуй, даже больше. Ведь другой мне не приходилось их терять.

И, в конце концов, действительно позабочусь о них, пока смогу.

— Тогда… — она опускает голову, — будь счастлива. За нас обеих.

Одно из моих положительных качеств: когда дело касается счастья моих близких, я всегда правильно расставляю приоритеты.

Особенно если речь идёт всего-навсего о том, что нужно пожертвовать собой.

— Буду, — говорю я. — Обещаю.

И иду вперёд.

Странно, но последние шаги даются легко-легко, точно я бегу под гору. Может, потому что другая Лайза просто стоит и смотрит, как я ухожу? Свет обнимает меня белыми крыльями, принимает в себя, и всё тонет в нём, растворяется, обращается частичками сияния, заволакивающего весь мир; потом ослепляющая белизна дрожит, уменьшается, словно всеобъемлющее море в один миг стало узким ручьём, — и обращается тонким солнечным лучом, бьющим в глаза из-за щели между занавесками.

Я лежу на кровати, и в воздухе носится восхитительный запах оладий, а под дверь просачиваются тихие отголоски маминого пения.

— …он на руках тебя будет качать, тихо баюкая звёздным прибоем, — её голос звенел приглушённым колокольчиком — в такт моей поющей душе, — и, улыбаясь, о чём-то молчать…

Я дома. Я — та Лайза, что помнит Коула, что помнит всё.

И я — живая.

Когда я ворвалась на кухню, мама как раз аккуратно перекладывала оладьи со сковороды на тарелку.

— А, ты уже проснулась! — она приветливо махнула мне деревянной лопаткой: улыбающаяся, уютная, в пушистых домашних тапочках цвета ядовитой незабудки. — А я думала, что придётся тебя будить, а то вечно вы с Гвен в кино…

В следующий миг я уже висела у неё на шее, едва не сбив с ног.

Мама. Здоровая. Счастливая.

Боги, как же здорово снова видеть её такой!..

— Лайз? — мама удивлённо положила свободную руку на мою макушку. — Ты чего?

— Вечно насмотрится на ночь чего-то не того, — заметил за спиной до боли знакомый голос, приправив реплику холодной иронией, — а потом вскакивает раньше обычного и на людей кидается…

Я обернулась, освободив мамину шею от цепкой хватки своих рук — и, зацепив Эша за ворот рубашки, молча притянула брата к себе. Обняла крепко-крепко, зарывшись носом в золотые кудряшки, сквозь тонкую ткань нашей одежды чувствуя, как растерянно бьётся его сердце.

— Тебе точно пора завязывать с сериалами, — сдавленно проговорил брат, пытаясь дышать.

— Да. — Нехотя выпустив его из объятий, я рукавом промокнула слёзы, навернувшиеся на глаза. — Давно пора.

Странно: я не могла плакать, расставаясь с Коулом, но реву сейчас. Может, потому что от горя я уже наплакалась, а от счастья — нет?

— Лайз, что случилось? — мама встревоженно взяла меня за руку. — Ты сама не своя!

— Просто дурной сон. — Я улыбнулась дрожащими губами. — Давайте завтракать. Умираю с голоду!

А потом был такой родной стол на веранде, и залитый солнцем сад, и оладьи с кленовым сиропом, которые ещё никогда не казались мне такими вкусными; и всё это перечёркивало память о взрывающемся доме, о набережной в Фарге и о многом другом. Ведь того, что я помнила, больше не было, да и быть не могло.

Был только дом, полный света и вкусных запахов, и мама с братом — живые.

— Помедленнее, а то подавишься, — строго заметила мама, разливая чай.

— Просто есть хочется. — Я заглотила очередную оладушку. — А добавка будет?

— Кто ты и что сделала с моей сестрой? — Эш не улыбался, но я знала, что он шутит. — Ты в жизни столько не ела.

Знал бы он, сколь мало шутки в этой шутке.

— Ты меня раскусил. — Я сделала щедрый глоток из кружки с чаем. — Я злобный фомор, который пришёл по твою душу.

Никаких признаков того проклятия, что убивало маму, я не заметила. Даже несмотря на то, что я прекрасно всё помнила. Может, это потому, что никто не рассказывал мне о проблемах со временем, а я просто узнала об этом — сама? Или потому, что я вернулась из будущего, которого больше нет? Призрак из безвременья, обретший плоть, тело с душой многократно мёртвой девочки, которой уже мало что могло навредить: такая же парадоксальная аномалия, как и страж времени…

— Какой прожорливый маленький фомор. — Мама шутливо потрепала меня по волосам. — Если хочешь, могу ещё приготовить.

— Да нет, я на самом деле наелась. Просто жадничаю.

— Вот как? Ну хорошо, а то пока будешь ждать следующую порцию, наверняка уже Гвен придёт. У вас же сеанс в одиннадцать, скоро нужно выходить. — Мама кинула быстрый взгляд на садовую калитку, словно ожидая увидеть там Гвен прямо сейчас. — Когда вернётесь, поможешь мне с клубникой? А то завтра у тебя занятия, некогда будет…