– Ты что ж это, уже своих не признаешь? – с упреком полушутя спросила Ольга лошадь Петра Корнеевича.

Заинтригованный конь, пританцовывая на месте и нервно прядая ушами, с нескрываемым интересом начал косить на незнакомку своим удивленным лиловым умным глазом, словно никак не могла понять, откуда взялась такая неписаная красавица.

Ольга молча с нескрываемым удивлением стала рассматривать этого небезразличного ей нежданного ухажера. Ладно скроенный бешмет, как будто сшитый по заказу самого Петра Кореевича, сидел на нем в обтяжку. Поверх бешмета была надета длинная белая праздничная черкеска с черными газырями и с тонким серебряным галуном на воротнике. А черные штаны с красными лампасами, подаренные отцом, до глубины души поразили молодую казачку. Ольге было приятно любоваться молодым любимым казаком, которым она бредила и по которому сохла ночами, но виду она старалась не показывать.

Гордостью Петра Корнеевича, как и многих станичных казаков, конечно же, был ременный пояс, украшенный разными замысловатыми серебряными висюльками, похожими на маленькие лезвия ножей, который вызывал зависть у его многочисленных сверстников. За поясом с подчеркнутой ребяческой небрежностью теперь торчал отцовский кинжал в серебряной оправе с дарственной надписью на не понятном арабском языке.

Ольга, насмешливо улыбаясь, с особой придирчивостью стала рассматривать представшего перед ней разряженного красавца и не без наигранного удивления с вкрадчивой подковыркой поинтересовалась:

– Ты случайно, Петро Корнеевич, не озяб, што узял и по-зимнему принарядился в такую жарищу? Или, можить, уже на службу собралси?

Петр Корнеевич быстро оправился от минутного смущения и, чувствуя в Ольгиных словах насмешку, которая, как жгучая крапива, жиганула его по голому заднему месту, вскинул голову.

– Как тольки женюсь на тибе, тогда и на службу можно будить спокойно сбираться! – сказал он с твердостью в голосе и двумя пальцами расправил свои жиденькие белесые усы.

Ольга, нервно покусывая пунцовые губы, все еще искоса насмешливым взглядом следила за каждым движением своего вдруг не в меру осмелевшего возлюбленного.

– Ты это всурьез сказал насчет женитьбы или лишь бы языком потелебенить? – с недоумением спросила она.

Петр Корнеевич с бесовской, озорной искоркой в глазах сбил кубанку на затылок, вытер ладонью пот со лба и тяжело, не без намека, вздохнул. Глаза его охальные, стригущие так и пожирали молодую, стройную казачку, стараясь притянуть и завлечь ее в свой соблазнительный греховный омут.

Потом, глядя куда-то в сторону и сохраняя при этом вполне серьезный вид, он с волнением скоропалительно сказал:

– Любушка ты моя распрекрасная, небось, испужалась моего коня до смерти?

– А я не робкого десятка, так что не дюжа переживай за мине! – отрезала Ольга.

Петр Корнеевич, выставляя свою беззастенчивость напоказ, с напускной развязной веселостью припугнул ее:

– А вот ежели я счас возьму и в щёчку поцелую тебя, недотрогу, то что тады будить? Небось, заартачишьси?

Ольга сначала конфузливо одернула свое ситцевое платьишко и, вскинув голову, повернула к Петру Корнеевичу лицо. Потом удивленно подняла дуги бровей и мучительно покраснела. От смущения и неловкости, неискушенная в подобных любовных делах, она даже растерялась и не знала, что ответить, поэтому неопределенно пожала плечами. Нагловатый Петр Корнеевич, не упуская удобный момент, резко наклонился к ней, пытаясь исполнить свое нагловатое намерение.

– Тю на тебя, ты что, белены объелси? – отшатнулась Ольга и сделала обиженные губы бантиком. Лицо ее зарделось от соблазнительного намека ухажера и от прилива девичьей стыдливости. – Ты, Петро Корнеевич, руки дюже не распускай и сначала окстись. А ежели хочешь по-сурьезному что-либо дельное сказать, то не тяни мине за душу, как кота за хвост, – смущенно улыбаясь, глуховатым неприступно-строгим голосом сказала она, чем быстро охладила строптивый пыл зарвавшегося молодого казака, да так, что он чуть язык не проглотил. Петру Корнеевичу стало нечем крыть – любовная карта его оказалась бита.

Ольга быстро выпрямилась и с какой-то лукавой хитрецой посмотрела на него.

– А ты, казак, ничего из себя, видный, однако чересчур нагловатый и самонадеянный! – наконец по достоинству оценила она предосудительный поступок Петра Корнеевича.

Налетевший ветерок подхватил и попытался задрать подол ее легкого ситцевого платьица, которое со временем изрядно выгорело под нещадно палящим кубанским летним солнцем. Петр Корнеевич краем наметанного, опытного глаза сразу же приметил, что платье в районе пышных Ольгиных грудей плотно облегало девичье упругое, загорелое тело и на мгновение представил ее нагую гибкую, стройную и ладно скроенную фигуру. Ольгины тугие груди и соск? которые выпирали из-под тесноты тонкого ситца, возбуждали его воображение. Ее загорелые икры вызывали у Петра Корнеевича искреннее восхищение. Ольга обеими руками поправила на голове роскошный венок, который она недавно сплела из ярких, голубовато-сиреневых полевых цветов. На ее блестящей от загара темно-коричневой шее висели разноцветные монисто стеклянных бус, нанизанных на суровую домотканую нитку.

Тут Петр Корнеевич не выдержал и опять потянулся вперед, чтобы обнять Ольгу и приголубить. Тогда она молча, но больно ударила его по рукам. Нетерпеливый ухажер совсем не ожидал такого поворота событий.

Ольга отскочила в сторону, опустила стыдливо антрацитовые угольки глаз и непроизвольно покраснела от предательского смущения. В уголках ее притягательных губ дрогнула едва заметная потаенно-дерзкая улыбка.

С минуту она молчала и, оправившись от смущения, посмотрела на липучего ухажера укоризненным взглядом.