Княжнин в шатер не пошел. Хоть снаружи и несли караул гренадеры из роты Протазанова, после случившегося он уже не мог позволить себе расслабиться, непроизвольно ждал новой опасности. К тому же, когда перед глазами стоит несчастный сержант с разбитой головой, нет настроения пировать. Хотелось только, чтобы все поскорее закончилось. Вернуться на квартиру, сесть за стол, попросить кофе и написать Лизе те слова, которые давно вертятся в голове.

Но едва прозвучал в шатре первый «виват!» и зазвенела посуда, как на улицу выскочил озадаченный адъютант Игельстрома. Увидев Княжнина, он облегченно перекрестился и торопливо позвал: «Сию минуту требуют!»

«Наверное, желают поднести рюмку за спасение жизни. Както это по-холопски», – подумал Княжнин, даже не подозревая, насколько сильно он ошибается. Сбросив на снег перепачканную епанчу, он в одном парадном мундире вошел в шатер. Как же переменился Игельстром, входивший сюда с видом счастливого победителя! Теперь он был вне себя, ноздри раздуты, лицо побагровело, никакой пудрой этого не скроешь.

– Капитан-поручик Княжнин, вам было поручено радеть о безопасности посланника. Вы не справились с этим! Вы есть никчемный офицер! – закричал он в ответ на приветствие Княжнина. Когда Княжнин не знал, что ответить противнику, он просто сохранял спокойствие, держал дистанцию, выжидал. Его невозмутимость, наверное, еще больше взбесила Игельстрома.

– Подите сюда! Полюбуйтесь: у вас под носом заговорщики делают все, что хотят, приносят сюда, прямо на стол российскому генералу и посланнику Ее Императорского Величества пасквиль мерзкого содержания!

Игельстром потрясал при этом листком желтоватой бумаги размером меньше салфетки. Княжнин, пока шел к нему через весь шатер, боковым зрением успел разглядеть похожие листки перед некоторыми другими участниками застолья. Наверное, были спрятаны под кувертами, поскольку, пока не приступили к закускам, все было нормально. Лица офицеров, успевших прочесть пасквиль, пытались повторить за Игельстромом выражение негодования, но как-то очень неестественно.

Еще бы. Вот что было написано на листке:

Только и всего. Ничего, кроме правды. И, к счастью, даже не смешно. Появись на лице у Княжнина хотя бы намек на улыбку, глядишь, быть бы ему разжалованным в солдаты.

– Полагаю, сия шалость исходит не от заговорщиков, – сказал Княжнин.

Все, кто был в шатре, оценили его мужество. Даже на Игельстрома реплика Княжнина подействовала отрезвляюще. Кажется, генерал понял, что выглядит смешно. Поэтому ответил Княжнину не сразу, а после небольшой паузы:

– Так вы полагаете, сие только шалость? Мне нет интереса знать, что вы полагаете! – Игельстром продолжал кричать, но уже скорее для того, чтобы сохранить лицо. – Мне интересно знать, кто сие сделал! И я приказываю вам это выяснить! Даю три дня.

Княжнин ответил с прежней видимой невозмутимостью, но медленнее, чем обычно, по одному отмеряя слова, дававшиеся ему с трудом:

– Ваше превосходительство, только что в общем присутствии вы изволили назвать меня никчемным офицером. После сего я не вижу для себя иного действия, как только просить ваше превосходительство о моей немедленной отставке с военной службы.

– Я не дам тебе отставки! – поспешил отрезать Игельстром, по привычке переходя на ты. – Ты должен сперва выполнить мой приказ. А потом уж поглядим, какой ты офицер и погорячился ли я. Ступай!

Княжнин вышел из шатра, снова чувствуя себя Иваном-дураком, получившим приказ идти не знаю куда, принести не знаю что. Именно так. Задача не имела решения, хотя ответ на нее Княжнин уже знал. Вот он, «шалун», уже ждет Княжнина возле шатра и пытается привести в порядок его епанчу, будто камердинер. Неспроста ведь выспрашивал про баталии, данные Игельстромом в Финляндии. Да и случай подложить стишки имел превосходный – его рота несет караул у шатра.

Одного взгляда в глаза Протазанову было достаточно для того, чтобы пропали все сомнения: конечно, это он. И поручику Протазанову хватило одного взгляда на Княжнина для того, чтобы быть уверенным – тот его не выдаст.

– Что за скверная у вас манера, поручик, задирать людей, которые того не стоят, – негромко сказал Княжнин, когда они с Протазановым отошли на несколько шагов.

– Все обойдется, Дмитрий Сергеевич. За три дня барон остынет. Да ведь вы ему жизнь спасли! А ежели не остынет – я сам сознаюсь.

– Ой, не советую. Вот что: поручаю вам опросить караульных. Пусть отвечают: ничего, дескать, не видели. Записку мог принести любой из тех, кто в шатре.

Получить публичное выражение неудовольствия от начальника и остаться на службе? Княжнин всегда почитал такое недопустимым для чести офицера. Если офицер, конечно, происходит не из прислужников сильных мира сего, вознесенных волею случая. Таковых офицеров, иногда и в самом деле прежде состоявших лакеями при вельможах, немало было в нынешних полках и при штабах. Как еще Игельстром до сих пор не произвел своего Мартина в полковники…