Стараясь перевести ход мыслей в другое русло, Валентин пробежался глазами по окружавшему его интерьеру и людям, и встретился глазами с барменом. «Почему он всегда улыбается? – звучал в голове внутренний голос Валентина. – Его чертова улыбка – это что-то с чем-то. Такого в природе не должно существовать. Наверное, ему действительно нравится эта работа: общение с посетителями, комфортная обстановка, душевная атмосфера. Разливать по стаканам яд и смотреть, как люди сами себя им травят. В его улыбке есть доля этого садистского наслаждения. Наблюдать, как остальные сидят с поникшими лицами, упиваются до беспамятства, стараясь сбежать от проблем, якорем тянущим их на дно социума. А у него, наверняка, все хорошо в жизни. И он, улыбаясь, злорадствует». Бармен, будто читая ход мыслей Валентина, расплылся в ехидной и противнейшей ухмылке, а затем с заметной заносчивостью повернулся к окликнувшей его девушке. «Черт возьми, что же я такое несу? Придумываю какую-то ерунду, ей-богу. Навешал чертовщины на столь любезного человека, наверняка незаслуженно. Небось, это так виски запудрил мне мозги». Эта мысль, тем не менее, никак не воспрепятствовала Валентину пригубить стакан и насладиться этим напитком, дурман которого уже начинал затуманивать ему голову.

Последнюю на сегодня дозу лекарства Валентин пил не спеша, максимально долго растягивал удовольствие, смаковал каждый сделанный глоток и каждое мгновение, проведенное в уже столь близкой сердцу Гавани. Покидать ему ее совсем не хотелось. Это ощущение того, что он находится среди общества, мнимо заполняло пустоту в его сердце, пустоту, называвшуюся «одиночество». То, что он мог ощутить себя, хоть и на самом деле неполноценной, частью общества, влияло на Валентина почти так же, как и алкоголь – являлось для него так называемым лекарством, с заметно меньшим эффектом, но все же лекарством. Он не хотел возвращаться домой и потому, что покинув стены Гавани, он также переступал черту, отделявшую общество от самобытности, внешний мир от внутреннего. Там, за чертой Гавани, его ждали мысли о Лизе, воспоминания о доме и родителях, которые заслуживали лучшего отношения с его стороны, забывшие его друзья и проблемы, переполнявшие жизнь. Все это уже было нестерпимым, эти мысли протерли его сознание до дыр, износили сердце и переполняли его болью, с каждым днем все ближе и ближе приближая к критической отметке. Валентин обернулся через левое плечо и взглянул на людей, сидевших за столиками. Он видел их улыбки, их свечение счастьем, их беззаботность в отношении жизненных проблем, которых у них, наверняка, было куда меньше, чем у него. А затем он с завистью и презрением повернулся обратно, и уткнулся глазами в телефон, пытаясь найти в интернете хоть что-то, что сможет его от всего этого отвлечь.

Валентин просидел у барной стойки, не прикасаясь к выпивке, еще часа пол, а затем, расплатившись с барменом и попрощавшись с ним, покинул Гавань и отправился домой. Было еще не так поздно, как он обычно оттуда уходил, но принятая доза лекарства накатила на него сонливостью и он уже начинал ощущать усталость, расшевелившую в нем мысли о мягоньком диване. А отказать себе в таком соблазне в выходной день смог бы только безумец.

Шагая по улице к подземке он, все же, ощущал себя в том же положении, в котором и был до Гавани: алкоголь не работал, и он беспрепятственно блуждал в глубинах сознания, пусть и окутанного легкой дымкой болеутоляющего тумана. Он не утопил проблемы, как делал это всегда, поэтому ощущение их тяжести никуда не делось. Лишь единожды Валентин на мгновение выскользнул из тоскливых лабиринтов внутреннего мира, когда проходил мимо того переулка, где по пути в Гавань заметил нечто необычное, шевелившееся во тьме и источавшее тот тошнотворный смрад. И за то время, что он просидел в баре, сумерки сгустились еще сильнее, и теперь уж там точно ничего нельзя было рассмотреть, хоть как ни старайся. Однако Валентину все-таки почудилось, будто мрак был живым, и эта тьма в переулке еле приметно шевелилась, будто сами тени клубились и переливались кошмарными оттенками ночи. Списав это, успокаивая себя, на воздействие выпитого в Гавани спиртного, Валентин, вернувшись в поглощавшие с головой размышления, продолжил путь домой, быстро утеряв пугающие образы.

Облик Лизы все еще невольно всплывал в его голове. Валентин выпил не достаточно много для того, чтобы мысли подобного рода захлебнулись в жгучих водах лекарства. Тем не менее, он не мог отрицать того, что думать ему о Лизе было настолько же приятно, насколько и больно. Очень часто он мечтал о счастливой жизни, о том, что у него вновь появится достойный стабильный доход, семья, ребеночек, можно даже и два, как его пустующее жилище наполнится звонкими голосами и радушным смехом. Важнейшим кусочком такой жизни являлась она, Лиза. Он не видел себя ни с кем другим, кроме нее. Он хотел возвращаться с работы в квартиру и видеть там ее, как она встречает его улыбкой, как радуется его приходу, заключая в объятия. Тем не менее, Валентин понимал, что шрам, оставленный ей на его сердце, уже никогда не затянется. Он простит ее, да что уж там – уже давно простил, но тень ее предательства навсегда теперь повиснет над его жизнью.

«Интересно, как она там? – мысли Валентина ровно дышали, принятой дозы лекарства было недостаточно, чтобы исцелиться от них. – Из кого теперь она высасывает душу? Думает ли она обо мне, лежа в кровати перед сном? Вспоминает ли?»

Валентин неспешно шел по тротуару, опустив голову. Мысли о Лизе прокалывали его череп, бесцеремонно пробирались в голову не зависимо от его желаний. А все почему? – да потому, что он выпил слишком мало для того, чтобы забыться. Забвение не пришло. Он обнаружил в себе очень стойкое желание это исправить, его грудь начинала закипать, мышцы напряглись, а челюсти крепко сжались. И зачем он только сдерживал себя? Казалось бы, этот урок нужно было усвоить уже давным-давно. Нескончаемые мучения можно было прервать только достаточной дозой лекарства.

Ах, одиночество. Истинный корень всех эмоциональных зол. Это бестелесное чувство сжирало его изнутри, вгоняло его то в злость, то в отчаяние, то в депрессию. Сейчас ему как никогда нужен был человек, готовый его выслушать, понять, сказать, что все будет хорошо. Валентин знал, что одиночество было его самой болезненной проблемой. Ни Лизы, ни родителей, ни настоящих друзей, ни даже хороших знакомых, он будто жил в мире, где все от него отвернулись, в мире, в котором он был лишним. Он шагал по улицам кишащего жизнью мегаполиса, ездил в переполненном метро, ежедневно встречал тысячи людей, но настолько горестного и удручающего чувства одиночества он не испытывал еще ни разу в жизни. Как так получалось, что он находился в эпицентре скопления людей, но ощущал себя будто парящим в абсолютной пустоте? На земле живет свыше семи миллиардов людей, но по какому-то необыкновенно глупому и странному совпадению каждому этому человеку без исключения на собственном опыте было известно, что такое одиночество. Немыслимый парадокс.

Уже в который раз Валентин беспросветно погряз в водовороте мыслей, которые, что называется, сыпали ему соль на рану. Сколько у него было таких ран? Не одна, это уж точно. Он остановился у дороги напротив своего дома, в ожидании зеленого света на светофоре. Его путь, однако, не был окончательно определенным. Сейчас его искушал вариант перейти дорогу и свернуть направо, к ближайшему магазинчику и купить там бутылку-другую пива. Красные цифры на светофоре потихоньку шли на уменьшение, затем загорелись зеленым цветом. Валентин шагнул на дорогу, все еще не сделав выбор, идти ли ему домой или свернуть к продуктовому. Или, по крайней мере, он пытался обмануть сам себя, внушить себе, что выбор очень сложен, хотя на самом деле в глубине души он уже на сто процентов был уверен в том, как поступит. И, перейдя дорогу, Валентин, что не оказалось для него сюрпризом, без лишних размышлений повернул направо, и уже меньше чем через пять минут стоял у кассы, держа в одной руке бутылку крепкого пива, а в другой – деньги за него.

Еще через некоторое время он лежал дома на диване перед включенным телевизором, слушая глубокий монотонный голос диктора из передачи о диких животных, и, сверля взглядом белый потолок, потягивал пивко. Сейчас Валентин чувствовал себя превосходно. Будет ли он чувствовать себя так завтра с утра, когда проснется? Не важно. Главное – здесь и сейчас. В передаче рассказывали что-то об охоте львиц на зебр, но ему было абсолютно плевать. Теперь, под эффектом крепкого пива и выпитого ранее виски, вихри мысли в его голове утихали, и он все глубже погружался в яркие миры фантазий. Они, в отличие от его трезвых аналогов, были позитивны, в них отсутствовали боль, отчаяние и одиночество. Конечно, бутылка пива многое не изменила в его состоянии, не привела его к желанному забвению, но сам факт того, что сейчас он лежал на диване и выпивал, было достаточным для перемены настроения в лучшую сторону. Думал Валентин, конечно, все об одном и том же, о том, как в скором времени бросит работу грузчиком и найдет что-то получше, как наладит отношения с родителями и вернет в жизнь чувства прекрасного, но за всеми этими мечтами теперь не было мрачных клубящихся теней, придававших им негативного оттенка. Иногда он думал и о том, что забудет Лизу, сможет оставить ее в прошлом и взять новый старт, начать жизнь с чистого листа. Да, он допускал и такой вариант, однако не без боли в сердце.